— Как бы не так! Один в историю вдарился, другой в гротески, третий в обряды да в околийскую мистику, четвертый спец по интерьерам и психиатрии... А кому пахать народную ниву — Няголову да Грашеву, у них опыт... Ты на меня так не смотри, у них тут настоящий заговор!
Грашев был отчасти прав, но высказанная его устами правда эта моментально обращалась против него самого.
— Такое у нас ремесло, Коле, мужское,— произнес Нягол.— Каждый сам решает, что и как.
— Потому что мы честные, потому что у нас вот тут,— Грашев ткнул себя в цыплячью грудь,— болит... Усидел я новый кирпич нашего Энчо, ты помнишь. И что? Притчи, метафоры, параболы — исконные вещи, братец. Читаешь и прямо рычишь — это ли наша жизнь, это ли наши проблемы, это ли магистраль?
Нягол героически слушал. Колё Грашев, Колё Грашев... Знаю я, где у тебя болит, где свербит — кабы мог, ты бы тотчас же ухватился за эти самые параболы и околийские притчи, которые сейчас хулишь, да закваска у тебя не та, тебе их не сработать, вот ты и прикидываешься Гераклом... Кстати, чистил Геракл эти конюшни или не чистил?
Дальше Нягол слушать Грашева перестал.
Днем он прогулялся по городу, обошел книжные магазины, заскочил в выставочный зал, позвонил Маргарите. Она не отзывалась. После обеда вернулся в свою пыльную мансарду, вздремнул и проснулся в никудышном настроении: не хотелось ни читать, ни что-нибудь делать — к примеру, убрать квартиру. Поворочался, словно старый медведь в берлоге, включил проигрыватель, послушал и выключил. Набрал номер и продиктовал телеграмму Элице — они договорились, что он вернется вечерним самолетом. Теперь же ей придется ночевать одной, ничего особенного, но все же девушка, к тому же этот ее коварный недуг...
Он вздрогнул. А ну как, не дай боже, ей станет плохо именно этой ночью, когда она одна в доме? Нет, надо возвращаться.
В билетной кассе сказали, что мест на самолет нет. Нягол снова схватился за телефон. Пускай Иван заберет Элицу к себе. В крайнем случае пусть Стоянка у нее переночует. Телеграмму-молнию Ивану приняли.
Он вытянулся в шезлонге на террасе. В обильном послеполуденном свете гора казалась высохшей и поблекшей. В молодые годы, когда город еще не дополз до ее подножий, Нягол любил ее созерцать с какого-нибудь балкона — она казалась ему интимно близкой с ясными очертаниями и подробностями, доступными глазу. Вечером по ее темному телу вспыхивали редкие одинокие огоньки, не было еще лучистых усиков скользящих машин. Она напоминала ему гигантское древнее животное, расположившееся на ночевку под еще более древним небосводом.
Теперь вид стал совсем иным. Вся усеянная огоньками, залитая заревом миллионного города, сама гора словно бы умалилась, потеряв осанистость; впечатление древности и неколебимости исчезло. Обман это или же человек и вправду способен подавить и унизить целую гору? Для молодых глаз, видевших ее только такой, она, может быть, и внушительна, и прелестна. Особенно для влюбленных...
Влюбленные. Это слово звучало для него все более отвлеченно, вызывая какую-то неловкость, близкую к самоиронии. Был ли он влюблен и в кого? В Маргу? Нет, с самого начала это была скорее привязанность, временами — страсть, перешедшая в дружескую близость. Элицу любил по-отцовски, это совсем другое.
Та, без которой когда-то, в тюрьме особенно, не представлял жизни, точно провалилась сквозь землю. Время берет свое, все кончается, он никогда больше не увидит Ее, не услышит голоса, не почувствует ее ладони в своей — почему же так, господи?.. Он сумел уберечь бледный лик, отдельные фразы, что-то от походки, ускользающие мгновения близости. Все более иконный, Ее образ уплывал куда-то внутрь, черты размывались, и, тайно преклонив колени, он молиться уже не мог, а только спрашивал робко: почему же так, господи?
Вечером он подождал Весо у служебного входа, пожали друг другу руки и тронулись куда глаза глядят. Никак не назаседаемся, позвоночник окостенел и голова полупустая, признался Весо. Ну как, проводили в могилу дедушку Петко, телеграмма вовремя пришла? Нягол подтвердил. Вот она какова эта жизнь — круговорот, в котором мы участвуем однократно. Однократно,— повторил Весо.— Мучился он перед смертью? Нягол сказал, что застал его уже холодным. Весо не знал о его поездке в Зальцбург. Стал расспрашивать, зашла речь о Марге, Нягол признался, что с тех пор они не виделись. Нет, ничего не случилось, просто гаснут угольки, огонь стихает. Весо его поведения не одобрил. Марга — редкая женщина, любит по-настоящему, он же помнит их последнюю встречу в мансарде, ее взгляды, воркование, хлопоты. Это она для тебя старалась, для гостя,— неуверенно защищался Нягол. Весо, однако, не сдавался: Марга стоит твоей опоры: в Зальцбурге золотой урожай собрала, европейская пресса ее отметила, как же так можно? Нягол вздрогнул — он Маргиным успехом даже не поинтересовался: не сомневался в нем, верил в него заранее, но, чем он обернулся, премией или чем другим, узнать не удосужился. И по телефону ее забыл поздравить, не написал — нет, что-то с ним происходит, сердечная амнезия какая-то. Давай ей позвоним, настаивал Весо, возьмем ее с собой.
Маргарита упорно молчала. Весо предложил заскочить к ней на квартиру, может, телефон повредился, может, заболела. Марга, однако, не отреагировала и на звонок. Они переглянулись, Нягол вынул связку ключей и открыл дверь. Их встретили слегка спертый воздух и тишина. Нягол обошел помещения. Везде царил порядок, все было расставлено по местам, мыло в кухне сухое и в ванной тоже. Уехала, не сказав ему. Он снова заглянул в спальню. Гобелен напротив залил его золотистым сиянием, двойная кровать была старательно застлана покрывалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130