Пересек коротенькую, обсаженную липами улицу под названием Любородная. Старинное имя не подходило новым грубоватым домам, зато подходило лицам и подходило душе. Размягчаюсь, пробормотал он, выходя на бульвар, заметил свет в нижнем этаже театра, где размещался клуб местной артистической богемы. Поддался искушению и заглянул в незатворенную дверь.
Изнутри слышались голоса, женский смех, музыка, звенело стекло. В вестибюле двое бородатых мужчин, один из них в кожаной куртке, разговаривали столь оживленно, что в первый момент его не заметили. «Клевый такой фильм,— разглагольствовал тот, что в куртке, другой преданно на него глядел,— жалко, что ты пропустил. Как бы тебе описать... Сперва все в каком-то тумане, не поймешь, что к чему: режиссер крутит, крутит, крутит...» Тут он согнулся, словно насаженная на кривую ось бочка, тому, что напротив, волей-неволей пришлось ему ответить таким же движением.
Нягол, улыбаясь, прошел между ними, они его заметили только теперь. «Пар-р-дон!» — с большим удивлением произнес согнувшийся. Нягол кивнул и вошел в задымленный клуб.
Элица пробудилась от настойчивого прикосновения солнечного луча. Пробившись сквозь прозрачную занавеску, он припекал ее веки. В комнате было светло и так тихо, что слышались далекие городские шумы — звон трамвая, металлические удары, детский гомон. Элица отодвинулась, чтобы избавиться от луча, и блаженно зевнула: в эту ночь она спала непробудно.
Обошла в ночной рубашке квартиру, но не обнаружила никого: в кухне был приготовлен завтрак и возле него записка, написанная рукой матери. Не хотели ее будить, уезжают на дачу к Чочевым. Если захочет, пусть садится на автобус и приезжает. Если нет — обед и ужин готовы. Отдыхать, питаться и быть осторожной, если вдруг решит выйти в город. Снизу каллиграфическим почерком отца сделана приписка, что дети Чочева будут на даче и неплохо было бы, если бы она все-таки решилась приехать, тем более что и хозяева приглашали.
Элица, сморщив лоб, повертела записку и бросила ее в мусорное ведро: Чочевы, дача, чочевята... Этого семейства она не выносила. Чочев для ученого слишком хитроват, движения быстрые и ловкие, словно не химией занимается, а укрощением зверей. К тому же он шеф отца, которому не всегда удается скрыть получаемые от него огорчения. И, несмотря на это, он не может обойтись без этой дачи по субботам и воскресеньям...
Представила себе двухэтажное строение с вытянутым на юг, в сторону гор, двором, разделенным на две половины непересыхающим ручьем. Чего только не было на этой даче: старая венгерская мебель, чешский хрусталь, подновленные панели, горшки и подносы, домотканые ковры и подстилки,— все это притаскивала мадам Чочева из командировок без устали и без особого вкуса и копила, копила. Не преуспевшая в музыке, полнеющая, эта дама, словно рыбка, плескалась в администраторских водах, добралась до какого-то директорского поста, обеспечив себе вполне светскую жизнь: турне, пресс-конференции, иногда выступления по телевидению — товарищ Чочева, какие концерты прозвучат в наступающем сезоне для нашего слушателя? И мадам, в платье из импортного трикотажа, увешанная дорогими побрякушками, усмехалась, показывая крупные хищные зубы: уважаемые зрители, много нового предстоит узнать нашему слушателю, на то мы и поставлены, чтобы думать, организовывать и заботиться...
Элица вошла в ванную, потянуло выкупаться, она напустила воду и зарезвилась: во все стороны полетели брызги, заходили волны, миниатюрным прибоем перемахивая через борт. Наконец она утомилась и притихла, задумавшись. Огнян Чочев, прыщеватый первокурсник из ВИФа, будет молча сопеть и тайно наливаться алкоголем, а его сестра Адриана, тонконогая, как ее отец, примется терзать упражнениями старенькое пианино — в музыкальное училище она проникла, видимо, служебным входом и теперь за это расплачивается.
Не поеду! — укрепилась в своем решении Элица, осененная новой идеей — выбраться побродить по Искыру...
Завтракая, она искренне пожалела, что дядя Нягол уехал в провинцию. В этот теплый день они могли бы совершить славную экскурсию, побродить, развести костер и испечь что-нибудь вкусное, даже переночевать на какой-нибудь базе, для него всегда бы нашлись места. Действительно, жалко.
Надела темно-синие трикотажные брюки, натянула серый пуловер, вокруг шеи шарфик в сине-белую полоску и погляделась в зеркало. Все было на месте — начиная от буйных волос до туристической обуви, и особенно — шрам на щеке. Воротник с капюшоном, перчатки, на всякий случай паспорт, ах да — деньги. Из ста левов, которые дал отец перед Новым годом, осталась половина — она гордилась своей неохотой тратиться, просто не видела смысла распускать деньги по мелочам. Тащить с собой рюкзак с продовольствием излишне, найдется по пути стакан лимонада и что-нибудь на закуску. Оставить записку или не оставлять? Они наверняка запоздают, знает она их субботы, а может, останутся ночевать, если Чочев уговорит отца выпить и блокировать машину. До тех пор она успеет вернуться и претерпеть новые наставления по телефону.
На улице мартовское солнце, разогнавшее утренний туман, согрело и прохожих, и тротуары, дышится легко. Элица, сунув куртку под мышку, догнала трамвай, полупустой, с подсыхающим полом и открытыми окошками. Кажется, мне сегодня везет, сказала она себе, не без удовольствия принимая толчки в спину, производимые металлической платформой. Если еще удастся ухватить какой-нибудь запоздавший поезд, цены мне не будет...
Поезд, дачный состав из стареньких вагонов, пофыркивал на боковом перроне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130