А вот насчет гостьбы, будем наведываться, и вы к нам приходите, чтобы равенство было.
— Куда нам с вами равняться, пусть уж каждый делает то, к чему назначен.
— Оно так,— придакнул Иван.
— А ваши-то как тебя отпустили? — обратилась Стоянка к Элице.— Небось заскучают по тебе?
Точное попадание, оценил Нягол и, чтобы рассеять надвигающуюся неловкость, о которой брат и сноха понятия не имели, сказал:
— Она у нас, Стоянка, давно уж не маленькая, погляди, какая фигуристая.— Элица зарумянилась, а Нягол продолжал: — С Теодором и Милкой мы так договорились, что они мне ее на лето оставят, будет мне компания. Похозяйничает да и на солнышке тут, в провинции, пообгорит, землю понюхает. Так ведь, Элица?
— Постараюсь, дядя,— ответила она.
— Да вы уж не в деревню ли собрались?
— Точно так, Стоянка, Малевы мотыги нас ждут не дождутся.
— Неужто ты их не позабыл? — простодушно подивилась Стоянка.
— Придется вспомнить, никуда не денешься.
— Насчет тебя чего беспокоиться, ты старый вол,— вмешался Иван,— а вот ей трудненько придется.
— Братка,— живо спросила Стоянка,— а кабы тебе сказали сейчас: вот тебе лопата, вот прутики, вот земля, смог бы ты виноградник управить, да чтоб как по писаному вышло?
Нягол отпил вина.
— Так, Стоянка, припомним сейчас порядок вскоп-ки... Если не ошибаюсь, первый пласт, перегнойный, откладывается в сторону, второй и третий меняются местами, наверх же идет самый плодородный. Так ведь?
— Ишь ты, знает! — восхитилась Стоянка.— А черенки?
— Черенки? Делаешь ямки пядях в двух друг от друга, кидаешь горсть удобрения, перемешиваешь его с землей хорошенько, чтобы попало и под корешки и вокруг, левой рукой стебелек держишь, пряменько, а правой подсыпаешь землю, стебелек же легонько поддергиваешь. Потом утаптываешь вокруг, поливаешь из кружечки и принимаешься за следующий, по забитым колышкам.
— Одно только ты упустил...— заметил Иван.
— Сверху подрезать прутик? — Нягол уже вошел в раж.— Наискосок, чтобы не гнил от дождей?
— А-а-а, мастер! — воскликнула Стоянка, взглянув на внимательно слушающую Элицу.— У дяди твоего работа так и горит в руках...
— А я такая неопытная,— заморгала Элица.
— Опыт, он вроде аппетита, приходит вместе с едой,— заметил Нягол, похлопав племянницу по плечу.— А молодые-то ваши где, чего глаз не кажут?
Хозяева переглянулись, Иван пояснил, что снохи за ребятишками глядят, а мужчины работают по сменам, младший, Динё, вроде вернулся, можно его позвать...
— Э! — полувздохнула, полувозразила Стоянка.— Или уж всех, или никого.
Чего-то недоговаривают, решил Нягол, вспомнив недавние жалобы стариков на своих сыновей и снох. Ему внезапно подумалось, что он бы сумел поладить со снохой или зятем, только их никогда у него не будет. Марга в свое время готова была ему родить ребенка, однажды ночью так ему и сказала, но он не решился. Он вспомнил свои слова: стар я уже, Марга, для таких вещей. Был ли он стар на самом деле или состарился только душой? Из наблюдений знал, что слишком поздние дети, вырванные у природы наперекор естеству,— двойная забота, он к тому же будет выглядеть дедушкой рядом с этим ребенком, это уж точно... Марге его не понять, она хочет родить, следуя велениям того же самого естества. Для себя-то она права, пытаясь бороться с будущим одиночеством, которое наступит с его смертью, а может, гораздо раньше. Какой же я эгоист, сказал он себе, старость и вправду, видать, биологическая зависть немощных к молодым. Вот и я залез незаметно в это болото, мороча себя врожденной трезвостью и бог весть какими еще благоглупостями. Может, Марга со стороны совсем по-иному оценивает мою привязанность к Элице: родная кровь для меня, ей она совершенно чужая. Нягол глотнул механически, не замечая, что все остальные молча выжидают. Надо с Мар-гой объясниться, нельзя так...
Только теперь он опомнился.
— Вы что,— сказал виновато,— меня дожидаетесь?
...На дворе опускалась звездная июньская ночь, словно подпираемая теплым и сухим дыханием земли. Они потоптались с Иваном по заросшему, стихшему перед предстоящими родами садом. Иван поправил в полутьме покосившийся помидорный колышек, выдернул вылезшую бурьянину. Ремень морщинами собирал брюки на худой талии, рубашка тоже морщинилась — Нягол заметил это на свету, падающем в щель между деревьями. Пока он гадал над причиной их внезапной прогулки по вечернему саду, брат отозвался глухим, виноватым голосом:
— Пропали мы, братка... Дай-ка мне сигаретку, чтоб ей пусто было!
Удивленный Нягол подал сигарету. Иван неумело втягивал, пока прикуривал, и еще более неумело ухватил ее непривыкшими пальцами.
— Меньшой мой, Динё, попал под следствие,— с трудом выговорил Иван.
— Как это под следствие, за что?
— За кражу государственного. Горючее с грузовика отливали.
— С кем отливали?
— Со сменщиком своим, другим шофером. Под начет попали — семьсот левов.
— И когда же это произошло?
— Позавчера вызывали. Во всем признался, судить будут.
— А другого?
— Тот от всего отперся, и наш взял вину на себя.
— Суд, говоришь,— произнес Нягол, помолчав.— А нельзя так, чтоб сумму эту вернуть, а его с работы уволить?
— Не знаю,— сокрушенно вздохнул Иван.— Видать, нельзя, раз про суд говорят. Сумма уж больно большая.
Нягол хотел было сказать, что сумма тут не так уж важна, но не стал. Вышли на дорогу к свету. Нягол не знал, что сказать брату, и только поглядывал, как тот неумело курит. Вот они тебе и дети!
— Но все же с чего бы это, зачем он крал?
— Спроси ты его! Вроде вернуть хотел, думал на сэкономленном наверстать...
— Зачем он крал? — настаивал Нягол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130