— Деньги занадобились человеку, ковер покупать собрался на манер персидского. Вот и получай теперь манер персидский!
Уголек оторвался от сигареты и прожег Ивану штаны. Нягол оперся о цементный столбик, который слегка подался.
— Ума не приложу, что в таких случаях делают,— произнес он.— Вмешиваться — тут деликатное дело. Может, ты хочешь...
— Я, братец, сам не знаю, чего хочу. Под землю хочу провалиться и больше не показываться. Попадет в тюрьму, выйдет с волчьим билетом — позор какой, прямо срам!
— У него это первый случай?
— Никогда я за ним такого не замечал, совсем он был другой парень — до сих пор только благодарности да премиальные приносил. Скажи ты мне — откудова такая напасть?
Не к нему одному она прицепилась, подумал Нягол. Вслух сказал:
— Объяснить-то не так уж трудно — у всех глаза разгорелись: у кого на ковры, у кого на машины, а кому и покрупнее добычу подавай.
— Уж мы чего ни думали со Стоянкой, как ни вертели: сраму, конечно, не оберешься, только...— Иван запнулся.— Ты вот что скажи, нельзя как-нибудь так устроить, чтоб ему условный приговор дали — вроде как за первую вину, чтоб не пятнался молодой-зеленый...
Нягол задумался.
— Условный приговор могут дать, только это ж все равно судимость.
— О лучшем я и думать не смею,— искренне признался Иван, и что-то в Няголе дрогнуло. Неведомо почему припомнились пальчики детской руки, крохотные, с ямочками по суставам. И у Динё были такие, он их протягивал к близким, а они их трогали и ласкали, эти совершенные миниатюрные ручки, прозрачно-розовые, как морковки,— одни из них ухватятся за кирку или молот, за скальпель или карандаш, за руль или за тарелку, другие же, неведомо чьи, потянутся за чужим, а может, даже к ножу или пистолету. Чьи-то из тех самых детских, невинно-крохотных пальчиков...
— Надо мне с твоим парнем встретиться,— промолвил Нягол.
— Стыдно... Чего тебе с ним, ворюгой, встречаться, хапает у государства.
— То-то и оно, что у государства... Следствие догадалось, что он всю вину на себя взял?
— А следствию-то какой интерес? — не сообразил Иван.— Признался во всем? Признался.
— Не в этом дело.— Нягол оттолкнулся от столбика, и они двинулись в темноту.— Ты сам-то уверен в мальчишке? Может, он сейчас героем выставляется, а после...
— В этом-то я как раз уверен, Динё, он парень с гонором,— Иван шумно вздохнул.— Как подумаю, что домой к нам явятся, под стражу его заберут, ковры эти самые выносить станут.
— Когда следствие заканчивается?
— Не знаю, вот-вот, кажись... А что? — спросил Иван с далекой, замерцавшей надеждой. Нягол ее уловил.
— Мне надо с Динё поговорить, приведи его к нам.
Через несколько дней Иван и Динё позвонили у Ня-головой двери. Открыла им Элица, и оба сильно смутились.
— Входите, дядя сейчас будет! — приветливо пригласила их Элица.
Она их потащила наверх, где уже приготовила чашки для чая, печенье и варенье домашнего производства. Они уселись молча, поджимая ноги — так обруганные животные поджимают свои хвосты. Переглядывались, стараясь понять, знает ли Элица, зачем они пришли, Элица же в свою очередь пыталась объяснить себе явное замешательство, обозначившееся на их лицах.
— Дядя Иван, это ведь Динё, да? — невинно поинтересовалась она, только чтоб поддержать разговор, чем смутила их окончательно: знает — значит, Нягол проговорился...
— Ага,— сипло ответил Иван,— братцем двоюродным вам приходится... Знакомьтесь.
Динё приподнялся и подхватил Элицыну руку. Она ему показалась слишком нежной и мягкой — он еще не трогал такой.
— Очень приятно,— сказала Элица, глядя на Динё ясными птичьими глазами.— Мы, наверное, у дедушки виделись, когда были маленькими, но я, извините, вас не помню.
Динё кивнул, словно виноватый в том, что его не запомнили.
— Чем же вас угощать? Я тут чай приготовила, но лучше я водочки принесу!
И она исчезла за дверью. Вошел Нягол, раскрасневшийся после душа, взъерошенный, облаченный в профессорский халат.
— Ну, добро пожаловать! — он протянул руку.— А я вот душ принял... Что там Элица, чай нам готовит?
— Исправляюсь, дядя! — Элица влетела с подносом.— Несу вам живой воды.
Нягол подхватил водку:
— Лизнет ее, как котенок мармелад, а знает, как
величали водку две тысячи лет назад.
Отпили по глотку, Элица удалилась, Иван залпом опорожнил рюмку.
— Теперь,— начал Нягол, поглядывая на Динё,— давайте говорить по-мужски. Тебе сколько лет?
— Двадцать четыре.
— Образование?
— Механический техникум.
— В армии где служил?
— В автомобильной роте.
— И до сих пор с начальством никаких трений?
— Случалось иногда...
— Да говори уж правду, что хвалили тебя,— прервал его отец.— Отличник, экскурсия в Одессу, чего скрываешь...
— Ничего я не скрываю! — вспылил Динё.— Чего мне теперь скрывать!
— Ты на отца не кричи! — обрезал его Нягол.
— Я не кричу, а отвечаю.
— Ты и на суде так же отвечай, ужо посмотришь! — подлил масла в огонь Иван.
Динё вскочил:
— Батя, хватит! — Лицо его стало белым как мел.— Чего вы ко мне прицепились... Расхлебаюсь сам, милости мне не надо!
Оттолкнув стул, он уже собрался уйти, но Нягол его придержал за руку, и Динё почувствовал силу этого человека.
— Сядь,— приказал Нягол, и Иван в свою очередь удивился властному тону брата.— Не спрашиваю тебя, почему ты так поступил, я даже склонен поверить, что ты собирался наверстать недостачу.
Нягол искоса глянул на него, и Динё вздрогнул. Значит, не собирался, решил Нягол, продолжая:
— Не спрашиваю также, подумал ли ты вот о них,— он указал на брата.— Я тебя вот о чем спрашиваю: на что ты рассчитывал — что не поймают тебя или на что другое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130