По Весо это было весьма заметно, хотя он по привычке продолжал рассматривать Няголовы наблюдения как частные случаи, как нечто побочное по отношению к новым путям и задачам, впрочем, он все чаще принимал его обобщения и даже их продолжал в уме. Нягол, углядев перемену в друге, удивлялся и радовался ей. Так было и в этот вечер.
— Приятно удивлен тем, что сейчас от тебя услышал,— произнес Нягол.— А минуту назад поучал меня насчет космоса и истории, помнишь?
— И дальше буду тебя поучать! — отрезал Весо.
— Сердишься, Юпитер, стало быть, виновен...— лукаво улыбнулся Нягол.— А теперь позволь заметить, что, по моему мнению, перемены в нас угрожающе отстают от перемен вокруг нас — вот где больное место. Утешает, что мы это чувствуем, перед тем как это становится явным. Перед тем как провести черту под собой.
Взгляды их встретились — понимающие, тяжеловатые,— задержались и разошлись. Этим было сказано все.
Нягол проводил Весо до улицы. На перекрестке ждал лимузин с погашенными фарами. Он тотчас зарычал и воровато тронулся. Махнув вслед, Нягол вернулся домой. Стол, старательно накрытый Маргой два часа назад, походил на поле сражения. Подсев к своей рюмке и задумавшись над неожиданной и необычной Весовой исповедью, Нягол не почувствовал, как вошла Марга. Заметил ее уже сидящей рядом, в ночной рубашке, заглядывающей ему в лицо.
— А знаешь, ты уже старый. Или ты и в молодости был таким же?
— Я всяким был понемножку, Марга.
Она смахнула пылинку с его воротника.
— Когда я вас слушала давеча, то не могла представить, что вы были вместе, что вы думали и вериливместе, понимаешь?
Нягол пожал плечами: что тут ей объяснишь, если Весо и его самого удивляет, заставляя задуматься над собой? Не стоит взваливать на нее лишний груз, пускай себе живет свою жизнь.
— Верить с кем-то во что-то, Марга, еще не значит думать так же. Я в то время был не так уж и молод, подходило под тридцать, путешествовал и писал, прочитал не те книги, какие знал Весо. Кроме того, тогда меньше думалось и больше верилось, мечта и вера приятно вуалировали мысль. При полном отсутствии опыта это было естественно.
— Я пытаюсь тебя понять. Внешне ты суровый, и вид у тебя такой, а внутри теплый, иногда и нежный. Но временами, как сегодня вечером, например, я в тебе открываю третьего Нягола, неверующего старца с мрачно свисающими бровями, безжалостного и...
— Говори, говори.
— И какого-то равнодушного,— проговорила Марга.— Может, я ошибаюсь, но раньше ты не был таким.
Нягол отставил рюмку и обнял Маргу за плечи, от его объятия на нее и вправду повеяло чем-то старческим, покровительственным и далеким.
— Я не люблю копаться в себе на глазах у других, но сегодня, так и быть, открою тебе кое-что.— Нягол закурил.— Твой Нягол, Марга, такой безбожник, какого ни ты, ни Весо и представить себе не можете, а при этом еще и двоебожец, какой и святым отцам не снился... Я мог бы легко ввести тебя в заблуждение, а себя и того легче, утверждая, что преклоняюсь перед человеком, боготворю его и т. д., но это не совсем так. Возражения знаю — высшее существо и прочее. Но, по-моему, человек вовсе не венец природы, он существо глубоко двойственное, мыслящее животное, способное к невероятным взлетам, но и к не менее невероятным падениям. В этом и состоит мука моего ремесла...
Марга напряженно слушала.
— За мои шестьдесят лет я волей-неволей подрастерял многие иллюзии и иллюзийки. И сознаюсь тебе, что, пожалуй, осталась у меня одна-единственная. В нее верю, пугаюсь, благоговею, ненавижу, вроде бы ухватил крепко, ан она ускользает угрем, проклинай или благословляй, но это единственное, что у меня по-настоящему есть и без чего я нуль.
Марга молчала, глубоко задетая. Нягол это почувствовал.
— Ей-богу, это не пренебрежение к тебе и тем более не высокомерие. Ты вот настаиваешь, чтобы я тебя проводил в Зальцбург. Я все понимаю, я поеду, но поверишь ли, не о музыке, не о залах и светских разговорах я буду думать, а совсем о других вещах, таких простых, что, если тебе сказать, я сделаюсь просто смешон... Вот так-то, Марга, обстоят дела с твоим старичком.
Марга потянулась за сигаретой и закурила — такое она себе позволяла очень редко. Свободная рука свесилась на колени, выдавая затаенную усталость, не ускользнувшую от Нягола.
— Я стараюсь тебя понять. Но не верится, чтобы все было так мрачно, чтобы в жизни одолевало зло.
— Я такого не говорил. Жизнь, в конце концов, грандиозный компромисс, что-то вроде величественного баланса. Могу себя привести в пример. Столько я пережил унижений, в тюрьме добрался до самого дна, а теперь вот педантично получаю проценты, выглядит даже романтично. А что касается зла, просто у него концентрация больше, чем у добра, больший относительный вес, да, пожалуй, и абсолютный.
— Почему?
— Сейчас поясню. Насколько я понимаю, зло и эгоизм связаны каким-то таинственным образом. во зло много намешано всяких подспудных желаний, я добро — какое-то бестелесное...
— Странные мысли.
— Хорошо, приведу еще один пример, связанный опять же со мной. Ты вот сказала, выгляжу я сурово, а в сущности — добрячок. Я, кажется, правильно тебя понял? — Марга утомленно улыбнулась.— В полиции меня истязали довольно прилежно. Особенно старался широколицый толстый мужик среднего возраста — на улице такие ассоциируются с отцами семейств, да, может, оно так и было. Когда я приходил в себя, широкое его лицо висело надо мной, я различал даже волосы, торчащие из ноздрей, и с волнением — я не преувеличиваю, с волнением! — мечтал о том дне, когда мы поменяемся местами... Теперь стоп! Ты скажешь, что это не зло, а озлобление, месть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130