Все остальное вроде бы сохранилось — и дружба, покрепчавшая после далекого того августовского кризиса, и чувство равенства, которому не мешал ни высокий пост Весо, ни пенсионерство Нягола. Причин тому было много, сработало время, верховный людской врачеватель, а более всего то обстоятельство, что всего через несколько месяцев после их свидания у Военного клуба сам Весо оказался лишенным доверия: его тоже допрашивали, а после заслали на мелкую хозяйственную службу. Няголу не раз хотелось спросить, связана ли как-нибудь сия немилость с их общим нелегальным прошлым и встречей в садике перед клубом, но он не решался, а Весо по этому поводу не говорил ни слова. В конце концов, какое это имело значение?
Последнее время виделись они чаще, обычно после работы, на прогулке или за рюмкой виски у овдовев шего Весо, реже — у Нягола в мансарде. На сей раз Нягол был вызван сюда, в кабинет, и вскоре выяснилось почему: Весо настаивал, чтобы Нягол снова работал на общественной ниве, предлагал принять на себя редакторство литературной газеты. Культура, как ты знаешь, не моя область, сказал он ему, но меня попросили быть ходатаем. Ходагаи в культуре только и знают, что цветочки вытаптывать, пошутил Нягол. Ты еще тот цветочек, принял шутку Весо, ладно, от меня стерпишь. Только давай впрягайся по-настоящему, ты ведь сильный, как бык. Как вол, поправил его Нягол, у быков миссия более тонкая, чем проведение бороздок. Надо полагать, оперные звезды лучше чувствуют эту разницу, уколол его Весо и подмигнул. Странно, он всегда удивлялся и даже слегка завидовал мужчинам, которые умеют подмигивать — он не умел. Видимо, искусство это таинственным образом связано с характером человека. И политики, видимо, усваивают его вовремя, независимо от эпохи и ранга. Впрочем, намек на Маргу был не только мимическим, может, он был не случайным? В душе его зазвучал густой альт грузинки из полуночного магнитофонного хора, отступив от него на мужской шаг, отозвался мощный бас, пропитанный чувством долга. Марга — певица великолепная, но разве добиться ей в своих ариях такой магии? Ответил Весо: ты мне завидуешь или напоминаешь о морали? Раз ты до сих пор не вспомнил о ней, какой смысл тебе напоминать? — не остался в долгу Весо. Вашему племени что позволено — то и скучно, а все непозволенное доступно. А мы такие скромные, съехидничал Нягол. И все же могу тебя успокоить, брака, вероятно, не будет, дело двинулось к духовному соседству. Стар я стал для земных наслаждений, Веселии. В таком случае столичная редакция тебе в самый раз, воспользовался признанием Весо. Нягол коротко усмехнулся: и тут не угадал. Для редакции, даже и для столичной, я слишком опытен, понял? Весо глянул на телефонное табло — звонили по прямой линии, надо было бы отозваться, но он не стал. Если что-то спешное, позвонят снова. Слишком опытный, повторил он, а это ты на что намекаешь? На правду, ответил Нягол.
Подали кофе и соки, пора было перейти к открытому тексту, но Весо по-прежнему предпочитал играть в символы. На литературной ниве хлеба ожидаются зрелые, но и бурьян окреп. И хоть бурьян заметен издалека, корни он пускает глубокие, тут только опытная и сильная рука справится. Нягол улыбнулся на Весов стиль, он явно готовился. Решил испытать его. Почему пшеница, будущая наша жатва, обходится крепкими, но мелкими корешками, а вредный для нас бурьян пускается в глубину — только ли, чтобы нам пачкать руки? Весо ответил, что бурьян одинок среди в колос пошедшей нивы, что же ему еще остается, если хочется уцелеть? Нягол не согласился. В отличие от одомашненной доброй пшеницы бурьян — концентрация зла, отсюда и жилистый корень, если оставить в покое ботанику. Теперь Весо был не согласен. Зачем же это злу быть глубже добра? Может, наоборот или хотя бы на равных? Из-за мирового оскудения, среди которого мы от века живем, отчеканил свои слова Нягол. Политику ты оставь, посоветовал Весо, мы говорим о литературе. Которая является лирической концентрацией идей, не так ли? — язвительно спросил Нягол. Идеала, остудил Весо.
Спор затянулся. Весо поинтересовался, чего же в конце концов хочет Нягол. Нягол ответил, что ничего, и меньше всего постов. Означает ли это, что он действительно постарел, или же он удалился в пресловутую башню, откуда удобно созерцать, как мировое оскудение порождает свои злые цветы? Цветы зла, переставил слова Нягол и добавил, что каждый из нас, кто с большим, кто с меньшим усердием, выращивает их, а что касается башен, то в отличие от государственного деятеля у писателя есть и необходимость, и время уединяться, причем по собственному усмотрению, а не по графику или по пенсии. Весо, помолчав, ответил, что он догадывался о происшедших в нем переменах, но такой эволюции не ожидал. И что, откровенно говоря, это попахивает себялюбием.
Нягол не смог проглотить обвинения. Если это намек на титулы, привилегии и милости, то Весо и сам отлично знает, что выпрашивание и подлизывание не в его нраве. Ему остаются считанные годы, а глядишь, и месяцы — припомнились недавние компрессы черноволосой,— пора для размышлений и переоценок, которых за него никому не сделать. Они тут наедине, и можно признаться: книги, способной хоть как-то противостоять времени, он, национальное перо Нягол Няголов, пока что не написал, и, если это все еще тайна для просвещенной публики, тем хуже для нее. И никакие посты и знания тут не помогут, так что не о чем говорить. Не о чем, Весо, не о чем. Вот почему не кто иной, а именно ты будешь первым моим и последним покровителем, если оставишь меня в покое. А если вдруг по дружку заскучаешь, имеется телефон и телеграф, найдется бокал вина или родниковой воды — для друзей они равноценны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130