Бабка оглядела его довольно бесцеремонно, немного подвинулась и спросила:
— Тутошний?
— Тутошний, тетка. А что?
— Да ничего, так я, автобуса вот дожидаю.
Она назвала отдаленное село.
— Больно рано ты с покупками поуправилась,— заметил Нягол.
— А чего вожжаться, покупки — дело такое, чем скорее, тем лучше.
— И то верно.
Баба снова оглядела Нягола.
— Поглядеть на тебя — из ученых вроде, а речи взять — тутошний.
— Я же тебе сказал — тутошний.
— Так-так, значит, погостевать приехал, родичей попроведать.
— Точно.— Нягол подождал, пока она переладила свой багаж.— Старик-то твой живой еще?
— Живой, восемьдесят стукнуло — и хоть бы что. Сны про молодых баб смотрит...
— А ты откуда знаешь? — развеселился Нягол.— Подслушиваешь, что он во сне говорит?
— Чего тут знать, у всех у вас одно на уме: молодые бабы, да рюмка, да служба. Так-то.
— А у вас?
— А у нас дело известное: детей рожай да домом управляй, да на поле, да на базар, а тут внуки пойдут да правнуки — дай бог им здоровья... У тебя внуки-то есть ли? Есть, знамо дело, как не быть.
— Нету, тетка. У меня и жены-то нет.
— Померла-а-а?
Он задумался на мгновенье.
— Померла, в молодости еще.
— И ты с той поры вдовец?
— Вдовец,— подтвердил Нягол, удивляясь слову, которое произнес.
— Намытарился ты, по разговору видать... А сестры, братья есть у тебя?
— Есть два брата.
— Старшие, младшие?
— Я старший.
— И ладно,— произнесла женщина.— Родная кровь, она человека крепит, без нее не жизнь получается, а посиделки.
Нягол улыбнулся.
— Посиделки, говоришь?
— А что еще?
Нягол помолчал.
— А хоть одна живая душа есть рядом-то? — продолжала старуха.— Постирать, сготовить, словечком перекинуться?
— Есть, тетка, братова дочка за мной приглядывает.
— Женское сердце жалостливое,— рассудила баба.— Как зовут-то?
— Элица.
— Приветное имя, так-так...
Она вдруг встала, подхватив свой внушительный багаж.
— Заболталась я с тобой, а вон он и автобус — семеро одного не ждут...
— Бывай здорова, тетка.— Нягол следил взглядом, как крепко ставила она на ступеньки кривые ноги.
Под вечер проведали с Элицей Малевых. Иванка всхлопоталась, точно потревоженная птица в гнезде, замелькали скатерти, застучали тарелки, и стол вскоре был собран.
— Вы, Нягол, нарочно, видать, без весточки жалуете, чтобы нас на маневрах застать! — шутливо попрекнула она.
— На маневрах? — смеялся Нягол.
— А как же, мы с Малё всю жизнь маневрируем, только дым столбом! Он на станции обучился, и тут живем тем же порядком — двигай вперед, теперь назад, дай путь двести третьему на Софию, пусти варненский, а как пооглянешься — угодил ты, оказывается, в третий тупик: маневры маневрами, а все туда попадают!
— Малё, ты что на это скажешь? — интересовался Нягол.
Малё пожимал костлявыми плечами.
— Чего тут говорить, годится в руководители движения. Красную шапку — и готово.
— Еще чего, в руководители движения, я в начальники станции мечу,— возразила Иванка и вдруг сменила тему: — Все тело у меня, Нягол, разнимает, один только орган и остался незадетый, ты думаешь, какой? Язык! — Она его высунула для показа.— Я Малё тут говорю, орган это парламентарный, нешуточный — пустили б меня в Народное собрание, я бы за полчаса такую им речугу двинула, заслушаешься!
— Тебя только и ждут в Народном собрании! — как всегда беззвучно смеялся Малё.
— И что бы ты им сказала? — любопытствовал Нягол.
— Ты меня спроси, чего бы я им не сказала... Как примусь за внутренние болезни, доктора Лечева переплюну!
— Был у нас тут такой докторок,— пояснил Малё,— по внутренним болезням. Поговорить, сердечный, любил, да все без толку.
— Наши-то внутренние болезни — все снаружи, чего там разузнавать! — не сдавалась Иванка.
Разговорились о деревенских делах, помянули Гроз-дана, про остальное же умолчали. Нягол следил за ловкими движениями Малевых рук, управлявшихся со свежими овощами и домашней брынзой, удивленно отмечая, что уже не радуется ни зрелым плодам, ни прозрачности домашнего вина в кувшине. Еще когда они подъезжали к знакомым холмам возле села, почувствовал он холодок, какое-то отчуждение от любимой с детства картины. Такое с ним случалось впервые. Даже в те времена, когда изгнанником приютился в Иванкином доме, эти холмы, совершенно пустынные прежде, не отталкивали, а притягивали к себе. Теперь все здесь разрослось, отяжелело от плодов, нигде не было неухоженного клочка земли, дорожки вились среди кустов и деревьев, мосточки подправлены, болотистые низинки подсыпаны и загачены. Но он уже не чувствовал того ласкового трепета, который пронизывал его при встрече с родными местами. В памяти промелькнула корчма, прокрутилось и остальное, и он понял, что это, может быть, последнее его гощенье у Иванки в этот приезд, что встреча с Грозданом и прочими сотрапезниками по тому кровавому столу не состоится.
Автобус, резко взяв с места, словно бы подключил новую мысль: а может, слепой случай в корчме не так уж и слеп — может быть, сама судьба, прикрываясь нелепостями, направила хилую Эневу руку с пистолетом ему в живот, чтобы прикончить все его намерения и сомнения, все будущие мечты и планы? Не было ли тут скрытого знака, далекой вести, предупреждавшей его: хватит!
В автобусе он стоял рядом с племянницей, перекинувшей через плечо свою легкую жилетку. Красиво, правда? — прошептала Элица. Нягол приласкал ее потяжелевшим взглядом, лишь бы она не почуяла, а сам подумал: даже самые близкие, самые любимые люди часто не подозревают, что происходит в твоей душе. Наверное, и я такой же по отношению к ней, к ее отцу, к Марге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130