Напротив высился фасад университета, в подножье которого все так же благолепно восседали двое карловских братьев. Нягол приостановился: вот он, главный инкубатор знаний, призванных возвысить человека и спасти мир. От чего, собственно, спасти?
Он полез было за сигаретами, но Маргарита его остановила.
— На сегодня хватит,— изрекла она своим властным низким голосом.— Хочешь, погуляем по парку? И, не дождавшись ответа, схватила его за руку.
Пальцы его вклинились в ее руку, разжали и оплели ее, словно корневищем, она снова почувствовала прилив его затаенной силы — ее это возбуждало, но и отнимало что-то от столь ценимой уверенности в себе. В такие мгновения она мягчала и становилась подат-ливой, покорной его спутницей, забывшей сцену, пар-титуры и грим.
Они вышагивали в такт, который ее увлекал, заметив это, он внезапно сбивался с шага, отчего тела их сталкивались, качнувшись. И хоть они давно уже распростились с юностью — ему недавно исполнилось шестьдесят, а она весной переступила за тридцать девять,— Маргарите нравились эти мальчишечьи шутки.
— Я все забываю, в каком часу ты родился — в восемь или в девять?— спросила она.
— В восемь с четвертью. А ты?
— Ты меня никогда не спрашивал, так вот: после полуночи, почти в три. Запомнишь?
И подтолкнула его в ребро.
— Час певцов,— заметил Нягол.— Впрочем, женщине идет быть рожденной ночью.
— Почему?
— Ночь нежна, потому.
— Иронизируешь? Как давеча, на банкете... Ничего получилось.
Она приподнялась на пальцах и потерлась о его висок, точно серна.
— Хорошо получилось, сценично.
Нягол поморщился и мигом отвлекся — представил ее на сцене, соблазнительную и соблазняющую, голос льется сладковато-терпкий, обволакивающий, в верхних руладах — послеобеденно-нежный, а в низинах — напоенный тоской, потомственной женской тоской, собираемой капля по капле и хранимой в сердце. И как всегда случалось в такие моменты, перед ним снова непрошеной явилась Она, исчезнувшая без следа и знака. Лицо Ее, распадающееся во времени, заполняло душу рассеянным светом, пальцы его разжались, освобождая пальцы Марги...
Было третье сентября, он хорошо этот день помнит, будни. Она вернулась с курорта. Стосковавшиеся друг по другу, они успели несколько раз повидаться. Оба остерегались: она своего отца, финансового чиновника, мрачноватого вдовца, посвятившего себя единственной дочери, он — конечно же, полиции. К себе в комнату он Ее не звал, не хотел наводить на след, к тому же там Она могла столкнуться с кем-нибудь из товарищей. Эта связь должна была вызвать неодобрение Ве-со, ответственного за боевые дружины, того самого Ве-со, с которым утром сегодня у него была трудная встреча.
Летом они пропадали за городом по лугам и рощам, а в плохую погоду занимали на считанные часы комнатку его друга, проживавшего в Лозенце в глинобитной постройке. Любились буйно и нежно — словно древние, как он Ей прошептал однажды. Она была застенчива, и, хотя знала уже каждый уголок его тела — сильного и грубоватого, созданного для заступничества и страды,— каждый раз, перед тем как отдаться, Она — предназначенная утешать и принимать зачатие — окутывалась облачком стыда. Он приступал к ней, собрав всю свою природную деликатность, готовый на воздержание и лишения, на риск и даже на муки, он про них тогда часто думал. В свои двадцать восемь лет он уже знал любовь, увлекался (припадками, правда, как он пошучивал), но только теперь он почувствовал, что встретил другую свою половину, существо, родившееся вдали от него и выросшее для него.
Благодаря своей врожденной открытости он завоевал Ее с первой же встречи — случайной, на студенческом сборище. Разговорились про вечеринку и про учебу, он признался, что с юридическими муками покончено, но адвокатствовать его как-то не тянет, а заносит в художественную словесность — любительски, разумеется (он не знал еще, что Она занимается филологией). Она его признанием заинтересовалась, беседа тронулась, разговорились о писателях, Нягол насчет одного маститого писателя заметил, что внутри у него расположился потомственный Санчо Панса, и это не так уж плохо — Дон Кихота у нас пока что нет, так вот в замещение Идальго Санчо наш между двумя домашними хлопотами нет-нет да и вперится лихорадочным взглядом в сторону горизонта, за пределы деревенских угодий. Она, помнится, усмехнулась — первой улыбкой, скромной, но и слегка загадочной.
Потом они гуляли по центральным улицам придав-ленного войной городка. Она рассказывала о себе — смертью матери, дом, отец. Нягол расписывал деревенские юношеские приключения, своего учителя музыки, местную артистическую богему, соседские истории. Он, видимо, увлекся, потому что Она воскликнула: да вы вовсе не адвокат! А кто же? — спросил он, польщенный и растревоженный. Откуда ж мне знать! Говорите вы гак, словно и доцентствуете, и крестьянствуете одновременно!
Третьего сентября они должны были встретиться у ректората, он собирался Ее повести в лозенецкую квартирку, а потом где-нибудь поужинать вместе, после этого в десять он шел к Весо на явку. В последний раз Весо велел ему найти комнату поудобней и по возможности тянуть с регистрацией. Он не дал никаких объяснений, просто распорядился, у Нягола же не было большого опыта в нелегальной работе, ему казалось, что дело можно и отложить на немножко, и вовсе это не просто найти подходящую квартиру, да и, признаться, Ее возвращение с моря выбило его из колеи — это и оказалось фатальным: спозаранку двое в штатском отвели его довольно бесшумно в полицию, оттуда, пройдя через следственные мытарства и суд, он угодил в тюрьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130