Все же в больнице Весо появился незамеченным, сразу после обеда. Нягол спал, и он уселся ждать его пробуждения.
Через считанные минуты прибежал главврач. Весо не позволили будить Нягола, и они перебрались к главному в кабинет. Пока врачи докладывали о состоянии больного, приехал Трифонов, взглядом выбранив хозяев за запоздалый их звонок в комитет.
Врачи обрадовали гостя: в последние недели Нягол быстро шел на поправку, уже прогуливался по парку, разумеется в сопровождении сестры и врача. Товарищ Няголов, добавили врачи, не раз бывал в критическом положении, пришлось сделать повторную операцию, но это в прошлом, рана почти зажила, температура нормализуется, а самое главное — больной начал есть, совсем как болгарин доброго старого времени! Вообще, кремень человек, самообладание просто завидное.
— Они вместе были в подполье,— вмешался Трифонов, указывая взглядом на Весо.— Старые боевые товарищи...
— Старики-воеводы,— добавил Весо.— Значит, дело будем считать решенным?
Врачи единодушно кивнули. Весо поблагодарил их, и они вышли из кабинета.
Остались втроем. Главврач не догадывался, что им надо поговорить наедине, и все время внимательнейшим образом вникал в разговор, словно ему было поручено заучить его наизусть.
— Я знаю, что вы ознакомились с подробностями,— начал Трифонов.— Расследование закончилось, готовим выводы.
— Ага,— ответил Весо.— И какие же будут выводы?
В глазах его мелькнула насмешка.
— Разумеется, прежде всего политические. Но и моральные.
— Не знаю уж, какие получатся выводы,— заметил Весо,— но тут есть над чем задуматься. Во-первых, разве этого человека не знали раньше? Имеются сведения, что он уже несколько лет как распоясался. Во-вторых, оружие. Как могла случиться подобная вещь?
— К сожалению, оно было присвоено еще до Девятого. Служебный свой пистолет он давно уже передал.
— Вы его знали лично, этого Энё?
— Не очень хорошо.
— А когда решили лишить его звания, разве не разговаривали?
Трифонова больно задел вопрос: это неприятное дело он возложил на других.
— Мое упущение... Очень был занят, да и кто бы мог такое предвидеть?
— Правда ли, что в этой самой корчме Энё когда-то угрожал Няголу?
И это знают, удивился Трифонов и отрезал:
— Увы, правда. Выяснилось на следствии.
— При этой сцене присутствовали коммунисты?
— Двое.
— И промолчали?
— Не придали значения. Один к тому же плохо слышит.
— Говорят, Энё тогда орал как оглашенный?
Напрасно поглядывал Трифонов на главврача.
— Да-а-а,— протянул Весо,— как беда разразится,
объяснений много. Вы ведь знаете, наверное, что говорят:
пал от своих?
Это переполнило чашу. Раз до этого дошло, будут выводы.
— Эти толки распускают люди настроенные,— осторожно возразил Трифонов.
— Настроенные, говорите? Как сказать. Я, например, как только мне сообщили, подумал именно так... А вам такое в голову не пришло?
— Признаться, нет,— выкручивался Трифонов.— Я был так поражен, что не успел проанализировать последствий.
— Можно понять,— неопределенно произнес Весо и спросил: — Вы упомянули о выводах. Что вы имеете в виду?
Трифонов снова запнулся: начальство сыпало соль на рану.
— Мы еще не уточнили,— начал он, собирая мысли,— но, очевидно, придется начать с партийной организации на селе. Соберем собрание, позаседаем, разберемся. Виновные понесут наказание...
Во время частых пауз секретарь перебирал в памяти людей, из которых выделилась неожиданно фигура Топа-лы. Этот крупный неуклюжий человек не был сторонним в случившемся, его дружба с Энё была широко известна, так же как и настроения и его, и всей его маленькой, но крепкой компании. Сам Трифонов по этой части был осведомлен в подробностях, иногда комических, как, например, случай с последним начальническим мундиром Топалы в каком-то окружном хозяйственном предприятии. В день проводов на пенсию Топала публично срезал с куртки пуговицы и знаки отличия и собственноручно пришил самые обыкновенные пуговицы. В этом классически опрощенном наряде он красовался долгое время, производя немалое впечатление.
Случай не преминул столкнуть их лицом к лицу. На очередной конференции Топала подстерег его, окинул тяжким взглядом, снисходительно кивнул и потащил в угол. Трифонов,— начал он медленно,— хозяйственные задачи — они всего лишь хозяйственные, есть задачи более важные и более острые.— Топала стал поправлять крепко завязанный узел галстука и скривил его еще больше.— Ты молодой, карьеру гонишь, но надо и подальше смотреть. Пока.
Первой его реакцией, помнится, был гнев. Однако, пораздумав, он решил с ним не связываться. Во-первых, потому что Топала был записной страдалец, не дрогнувший перед истязаниями и приговорами. Опасен был и характер этого человека — дьявольская смесь верности принципам со склонностью к лидерству и вождизму, мечты о власти, которая позволила бы привести эти принципы в соответствие с собственным пониманием. Трудность была в том, что в конечном счете Топала не притворялся, хотя и умел действовать хитро и осторожно. Сбитый с толку переменами времени, он торчал посреди него, точно одинокий дуб с крепким стволом и корнями, но с усохшими ветками и вялыми листьями. Потеряв ориентацию, он то глядел прямо на солнце, то поворачивался к нему спиной, задетый в самый чувствительный орган, откуда черпал и силу и слабость,— в свою веру. Его зоркий, но безграмотный взгляд улавливал всякую оплошность, всякий неверный ход, он страдал и злорадствовал одновременно, и не было такой силы на свете, которая бы его убедила, что изменилась жизнь, а не принципы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130