Скверика с церквушкой он не узнал, не ощутил старческого храмового духа, он даже не заметил, сколько времени просидел на скамейке.
Опомнился он, лишь подняв глаза на стоящий напротив дом и упершись взглядом в окошки брата. Гостиная светилась, и Теодор вздрогнул: ведь Нягол же был за границей!
Притаился возле ограды и уставился на светящееся окно: в квартире кто-то был! И пока он раздумывал, не закрался ли туда вор, или, может, брат вернулся раньше срока, свет погас. Сердце его забилось. Забыв свои недавние тревоги, Теодор вглядывался в потемневший фасад и чуть не ахнул, когда засветилось окно балкона. Рука сама собой нашаривала в кармане монетки.
Элицын голос в трубке ошеломил его, он пробормотал что-то бессвязное, готовый прервать разговор, но Элица уже узнала его. Через несколько минут Теодор перешагивал порог с чувством, что входит в незнакомое жилье — таким оно выглядело изменившимся, хотя было всего лишь вычищено и прибрано. Элица сварила кофе — две чашечки из довоенного фарфора, пестрая сахарница — они его трогали: будто бы сама мама Теодора вошла с подносом. И он испытал волнение от непроходящей близости к мертвой матери, образ которой в этот миг связался вдруг в его душе с Элицей. В молчании выпили кофе, потом Элица объяснила, что дядя оставил ей ключ, она часто сюда приходит, приглядывает за квартирой и читает в спокойной обстановке. Вместо упреков Теодор спросил ее, что читает, а сам снова оцепенел: этот ключ и это приглядывание за квартирой, которую брат частенько оставлял паукам и моли, были не случайными.
Элица перечислила несколько книг по философии и истории, в Теодоровых ушах отозвались слышанные когда-то имена.
— Это литература по программе?
— Отчасти, папа. Тебя это интересует?
— Не особенно,— солгал Теодор.
— А я думаю, интересует. Точнее — тревожит.
— Меня? — Теодор вскинул глаза.— Ошибаешься.
Элица вперилась в отцовское лицо ясными зрачками, они излучали кристаллический свет и обжигали.
— Ты похудел. Болеешь или у тебя неприятности с... Чочевыми?
— Когда достигнешь моих лет, дай бог тебе их удвоить, сама ответ отыщешь,— произнес Теодор и прибавил глухо: — Чочев меня одолел.
Элица, поправив юбку, потянулась за своей чашкой и перевернула ее вверх дном.
— Опрокинуть твою?
— Как хочешь. К чему это?
— Ни к чему, разумеется.— Элица перевернула и отцовскую чашку.— Скажи, неужели этот Чочев так силен?
Теодор кивнул.
— И откуда же он берет силу?
— Не знаешь?
— Знаю, папа. Но ведь вы же друзья?
— Были.
— А теперь стали врагами?
Теодор боролся с раздваивающей его душу теплой струйкой, исходящей от нежданного слова «папа», это ему мешало сосредоточиться.
— Насчет врагов не знаю, но дружба кончилась. Элица глядела на исхудалую отцовскую шею, никогда не казалась она такой восковой, такой тонкой.
— Я тебе скажу кое-что, только не сердись. Вы не были друзьями и врагами тоже не станете. Настоящие друзья и настоящие враги могут быть только равными.
Теодор поглядел на нее удивленно. Она была права.
— Странно только,— продолжала Элица,— что неравенство ваше в твою пользу, а результаты — в пользу Чочева.
— Ошибаешься. Результаты — плод не личных наших взаимоотношений, а служебных. Там действуют другие силы.
— Там действует Чочев. А вот где действуешь ты — вопрос.
— Оставив в стороне твой следственный тон,— Теодор собрал всю свою смелость,— скажу, что где могу и насколько могу — я делаю. Остальное от меня не зависит, как через несколько лет не будет зависеть и от тебя то, в чем ты меня сейчас упрекаешь.
Элица проследила за плавным изгибом нижней отцовской челюсти.
— Не хочу тебя судить — из родственников хороших судей не получается.
Теодор тяжело опустился в кресло.
— Жизнь такая сложная штука, Элица. Гораздо сложнее, чем мы ее себе представляем. Жизнь — это ловушка.
— Ловушка? — Элица выгнула брови.— А я думаю, качество нашей жизни зависит от качества наших желаний. Как там... Думай сложно — живи просто.
— Я такого человека не знаю,— убежденно произнес Теодор.
— А я знаю... Дядя, например.
На шее у Теодора вздулась вена, подержалась немного и пропала.
— Тебе известно, как я твоего дядю ценю. Дай бог, чтобы это было так.
На лице дочери заиграла улыбка.
— Интересно, как и за что ты его ценишь, ведь вы же как лед и пламень.
— Благодарю,— обиделся Теодор,— я это запомню. Хочу тебе все же заметить, что твой отец я.
Элица потемнела.
— Я знаю, папа, что во мне твоя кровь и у нас даже походка похожа. Недавно я глядела «Макбет» по телевизору, там знаешь один из герцогов что изрек? Нужно исследовать мочу Англии, чтобы определить ее будущее... Я хоть и твоя дочь, но мы с тобой очень даже различаемся — может быть, по составу мочи...
Теодор ушам не поверил: выпила она, что ли?..
Как бы подтверждая его опасения, дочь принесла бутылку коньяка и несколько грубовато пригласила:
— Пей.
Глотнули. Потом Элица продолжала:
— Снился мне странный сон — является ко мне человек в широкополой шляпе и маске, что-то вроде бывшего рыцаря, и приказывает: «Назови имя своей сестры — и она оживет!» Но у меня нет сестры, отвечаю, я одна... «Есть, окаянница, вспомни имя, иначе она погибла!» Я дрожу, силюсь вспомнить чье-то забытое имя, очень нежное, маленькой я его знала и шептала тайно, но сейчас оно испарилось, и я продолжаю дрожать, повторяю, что сестры нет, не видела ее и не слышала и имя ее позабыла, если нужно тебе, незнакомый странник, возьми мое — и тут он исчез...
Элица говорила тихо, вглядываясь в противоположный угол, однако краешком глаза заметила, как отец опорожнил рюмку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130