К большому сожалению, добавил он, на семейство легло пятно из-за брата Нягола, поддавшегося большевистской пропаганде, но это лишь одна половина дела. Другая, не менее важная, зависит от поведения семьи, особенно от его, Теодорова, поведения, он должен попытаться хотя бы отчасти смыть позор. Мы, отечески произнес он, верим в вас, но будем следить за каждым вашим шагом, дабы убедиться, что не ошиблись. А пока что пускай Теодор расслабится, продолжает учение и не боится. Если вдруг случится какое-либо затруднение, денежное, душевное и прочее, самое же главное, если вдруг придут к нему незнакомые люди и заведут речь о брате, попросят о какой-нибудь наимельчайшей услуге или же станут интересоваться беседой в полиции, а то и сегодняшним разговором, он должен сохранить хладнокровие, ничего не сообщать, ответить, что спрашивали самые обычные вещи — имена, даты рождения и так далее, и в то же время найти способ незаметно подать знак хозяйке, ничего больше. И постараться хорошенько запомнить их лица, одежду, рост, голос и манеру разговаривать, особые приметы, если таковые имеются. И ждать следующего визита, с их или нашей стороны. Ничего больше, господин Няголов, от вас требуется спокойствие и абсолютное молчание. В противном же случае с вами будет поступлено, как с вашим братом, запомните это хорошенько.
Незнакомец распрощался с ним за руку и ушел так же тихо, как появился, а Теодор не спал целую ночь, дрожащий, в холодном поту. Старший брат Нягол — большевик? Невероятно. Он же умный и добрый, рассказы пишет, заботится о семье, часто заскакивает домой — как же возможно, чего он хочет? Он и вправду не понимал, для него самого все было абсолютно ясно: в этом несовершенном мире порядок могли навести только сильные и смелые люди, каковыми, бесспорно, являлись немцы. Ведь достаточно же взглянуть на них в городе, по вокзалам и поездам — их осанка, решительный взгляд, учтивость и аккуратность преданных своему делу людей.
Припомнилось прибытие в гимназию преподавателя немецкого языка и литературы, того самого господина Хенеса, упомянутого незнакомцем из полиции. Даже внешне безукоризнен — в одежде, в манерах. Он быстро заметил своего ученика, его усердие в овладении языком, оставался с ним после занятий, приносил пособия, а однажды, после прогулки по улицам, пригласил на чай в свою квартиру, и там Теодор окончательно убедился в его качествах. Потомственный интеллигент (еще дед его преподавал литературу и философию), Хенес поразил его глубиной познаний. Удивительным было и усердие его в изучении болгарского языка. Он ему показал письмо к своей знакомой из Пловдива, дрезденской стипендиатке, написанное по-болгарски. Слог упрощенный, зато ни одной грамматической ошибки. Такого безошибочного письма на немецком Теодор все еще не мог написать, это и подавляло его, и усиливало восхищение немцем, который через каких-то несколько месяцев сможет послать пловдивчанке не только грамматически выдержанное, но и содержательное письмо — он умел мыслить интересно. Говорил, например, что среди его родни нет членов официальной партии, национал-социалистской, что, еще начиная с дедушки, мужчины в его роду (про женщин говорить не стоит) избегали политики. Но с точки зрения некоторых кардинальных проблем человечества он, Хенес, присоединяется к национал-социализму как к доктрине, к его радикальному, как он выразился, реализму. Самые ранние цивилизации, растолковывал он, зародились в Азии и Африке, но они погибли среди песков и безводия, не оказав существенного влияния на развитие цивилизованного человечества. Влияние оказали античные общества, греческое, особенно римское. Объяснение простое: азиатские культуры — плоды перенаселенных и природно бедных районов, болезненные цветы, выросшие из тотальной безвыходности человека среди этой скудной жизненной среды — заметьте, говорил он, не жизненного пространства, а жизненной среды, нечто противоположное нашему. В то время как античные зародились и развивались сравнительно нормально, в своих естественных масштабах: греческая в региональных, римская — в мировых, но только до Индии, не дальше.
Теодор слушал и восхищался.
И что мы, европейцы, продолжал Хенес, прямые и единственные наследники Греции и особенно Рима, и что среди европейцев мы, немцы, в первом ряду, это до прошлого века было чем-то естественным, не кроющим особых проблем: в Европе все еще был хинтерланд, ток, добавлял он с усмешкой, где каждый мог молотить свободно и забирать плоды своего труда и мысли. Однако теперь, в середине двадцатого века, дело обстоит не совсем так — наш континент перенаселен, особенно его центр, Германия, единственная среди великих оставшаяся без колоний. Странно то, что, по иронии истории, такое случилось с самым энергичным и, может быть, самым одаренным народом, обладающим в высокой степени — в более высокой, чем романская и славянская расы,— способностью преобразовывать свою статическую энергию в динамическую, в действие, проистекающее при этом из разума, а не из воображения, как у французов и итальянцев, не из плутократизма, как у англичан, и не из анархизма, к которому склонны славяне. Понимаете ли, господин Няголов, речь идет не о национальных чувствах и пристрастиях, а о некоем современном мессианстве, требующем высшего духа, самоорганизации и полной самоотдачи.
Что скрывать, эти слова тогда звучали в его ушах с торжественностью обета, а в затемненном по ночам, но весьма чистеньком и равномерно дышащем Мюнхене, где почти не было заметно следов войны, эта его юношеская вера стала затвердевать в убеждение — все, от магазинов и трамваев до общественных нужников, работало точно и без сбоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130