Казалось, что ими дышит сама земля.
Нягол набрал букетик фиалок с двумя-тремя крокусами посередке и протянул племяннице, но вместо благодарности получил тычок в спину: догоняй, дядя! Элица ловко обежала его и со всей силы пустилась по извилистой колее. Нягол припоздал и потащился вслед за стройной Элицыной фигуркой, пыхтя, точно локомотив.
На бегу Элица часто оборачивалась, чтобы проконтролировать расстояние, и, когда оно уменьшалось, припускала сильнее, изящно размахивая руками. Нягол силился настичь ее, отяжелевший, с внезапным свистом в груди. В своей кожаной куртке он напоминал огромную букашку, бросившуюся в безнадежную погоню за прыгучим богомолом.
Элица свернула с дороги, перемахнула, словно коза, через крутую впадину и затаилась за деревом. Подбежал и запыхавшийся Нягол.
— А ну-ка, поймай меня! — отозвалась она из-за ствола. Глаза ее поблескивали возбужденно, как у зверька.
— Мне не смочь, обувь мешает,— сказал он, тайно прикидывая крутизну впадины.
— Видишь, видишь! — торжествовала Элица.
На миг она скрылась за орехом, и Нягол в несколько прыжков оказался напротив. Элица зафыркала, точно настигнутая птичка, она не подозревала, что в дяде затаился охотник. После небольших хитростей она оказалась в Няголовых руках и сдалась. Нягол, растрепав ей волосы, поцеловал в лоб.
— Ага, вот, значит, ты какой! — Элица его изучала.— Вот ты какой, дядя...
— Что же, моя девочка, делать: кому не хватает силы, тот хитрит.
Элица подумала и ущипнула его за щеку. Он хотел ей ответить, но сердце в этот момент совершило гигантский прыжок, он скорчился и выпустил Элицу. Второй раз со вчерашнего дня, сказал он себе, отдыхиваясь и стараясь не выдать своего состояния.
Пошли дальше, она поинтересовалась, когда он надумал ее обмануть. Нягол признался, что в последний момент, когда она упивалась своей победой. Элица удивилась: неужели было заметно? Победитель не умеет скрывать своей радости, а побежденный своего унижения, ответил Нягол. Элица согласилась, что так, а вот почему — бог знает...
И тут Нягол резко ее дернул за руку. Напротив, на раскаленном скалистом отломке, свилась клубком ранняя змея, вздернув голову, с пульсирующей вилочкой во рту. В шаге от нее трепыхался и щебетал воробей, завороженный неподвижными ежевичными глазами выползка.
Элица ойкнула и укрылась за дядину спину. Успокаивая ее, Нягол занялся змеей. Уставился в неподвижный глазок — вызывал ее внимание на себя, чтобы отвлечь от жертвы. Удалось. Змея не выдержала и повернула к нему голову, их взгляды встретились, скрестившись молниеносно. Элица продолжала скулить, спрашивала, уползла ли змея и укушен ли воробей. Нягол отвечал, но взгляда своего не отводил. С детства он был привычен к этим внезапным поединкам, научился выдерживать парализующий змеиный взор. Краем глаза он видел, как оправившийся воробей подскочил и улетел в кусты.
То ли уловив движение, то ли просто что-то сообразив, змея с замедленной гибкостью развила свой клубок и с поднятой головой безупречными извивами шмыгнула в сухую траву. Последнее, что видел Нягол, было движение коричневого зигзагообразного узора на ее спине. Явно, что когда-то при ее сотворении к делу приложил руку гончар.
Перевалив за укрывающий село холм, они стали спускаться в глубоко врезавшуюся в отступившее плато впадину. Высоко вверху изъеденные пещеристые скалы тоже отдернулись, сходясь острым углом, под ними зеленели сосновые пятна. Еще ниже зияли полуразрушенные челюсти скал, по ним, точно часовые, торчали одинокие деревца, карабкались и спускались, пропадая среди кустов, белесые тропки. А в самом низу, заросшая по межам ежевикой, красовалась раззеленевшаяся уже поляна, пересекаемая шумливыми ручейками. От крутого ската поляны начиналось село. Было что-то захватывающее в этом могучем, утонувшем в тени природном укрытии, повернутом к северу горбом и открытом к долине, забирающей все больше пространства, аж до синеватых противоположных гор.
Элица восхищенно глядела то на скалы, то на равнину, а Нягол утопал в воспоминаниях. Каждая тропка здесь, каждый уголок и межа были исхожены когда-то его молодыми ногами. Вспомнились мельницы и сукновальни, что грудились тут в долинке на месте нынешних каптажей, точно бабки, собравшиеся на беседу. Из горловины ее били три мощных источника с хрустальной студеной водой, оглашали всю окрестность своим журчанием, а в очень тихую погоду доносилось от скал их эхо. Место было волшебным, в самый раз для античного театра или храма, но Эллада досюда не дошла, не напрасно боялась она морозов здешних, злачных, но суровых земель. Источники били совсем близко, словно укрощенные фонтаны, разливались на два рукава, на которые нанизывались мельнички, оплетенные ломоносом и украшенные плющом. Жизнь здесь пульсировала днем и ночью, приезжали и уезжали мужики на телегах, согнувшись под коромыслами, выступали бабы, нагруженные выстиранными половиками и ковриками. В многочисленных запрудах водилась рыба, из них же по деревянным щитам шла вода к огородам и садам, а их гибкие спины поигрывали от солнечных пятен. Воздух вокруг был опьяняюще чистым, напоенным духом цветов и трав, над которым верх иногда одерживала сирень, но чаще — полынь и тысячелистник. К вечеру от плато победоносным воинством, поднимая пыль, возвращались овечьи стада, с ними спускался запах молока и скумпии, обрядившей целые холмы в свою ярко-розовую кудель.
Нягол любил здесь проводить предвечерние часы, они снимали усталость, очищали душу, настраивая ее на созерцание и размышление, все равно о чем: о постукивающем на равнине поезде, о спокойствии навешенных скал, о далеких синих горах и об этих несмолкающих водах, напирающих неведомо из каких глубин, об этой наичистейшей из материй, к которой он прикасался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130