Нам пора наконец решиться на великий компромисс, научиться сочетать общественное с природным у человека, Весо.— Нягол помолчал.— Хотя сам я далек от восхищения прагматизмом, я знаю, какую угрозу он представляет для духа.
— Прагматичный человек, говоришь,— ответил Весо.— Верно, пожалуй, только напрасно ты жалуешься — этот самый прагматик прочитывает твои книжки от корки до корки.
— Что ж такого — средний писатель пишет средние книги, и средний читатель их усердно читает.— Нягол нахмурился.— Тут среднее, там среднее — точно паутиной нас затянуло...
— А ты увертываешься.
— От чего?
— От проблемы компромисса. Или не заметил ее.
— Ошибаешься, Нягол, очень даже заметил — между природным и общественным, так?
— Слушал все-таки.
— Чего ты от меня хочешь — чтобы я сказал, что это наша ахиллесова пята? Хорошо, признаюсь, а сверх того говорю: мы не смеем, пока что не смеем.
— Потому что подход сектантский.
— Не только потому. Мы не готовы.
— Весо, иногда я думаю о себе и о тебе. И спрашиваю — что будет говорить и что сможет говорить твоему будущему коллеге его будущий друг?
— Не понял тебя.
— Слушай, брат, наш так называемый обыкновенный человек должен иметь возможность говорить и действовать публично, как мы с тобой наедине, а то и свободней... Понял теперь?
— Спешишь,— после паузы произнес Весо.
И такое говорит человек, убеждавший меня, что история — это накопленное человеческое нетерпение! — вскипел про себя Нягол.
Мысль его соскользнула в сторону, повела к Маргарите. Где она сейчас может быть? Марга — певица, интерпретатор, в глубине души он никак не мог преодолеть нежной снисходительности к ее ремеслу, вытканному из дарования, воли и таланта, питаемого чужим творчеством. Зато Марга певица первоклассная, она до среднего не опускается, а он из него выкарабкаться не может. Одно утешение, что Марга возносится на крыльях целой дюжины гениев, он же своим грубым орудием в одиночку роет человеческую руду в надежде извлечь оттуда редкий образ или характер. Но что это за утешение, если выстроились на полке десятки гениев, столько книг успевшие написать за тысячи лет до тебя? Милая, ревнивая Марга, она его все еще переоценивает, старается понять, сохранить для себя — для своего запоздалого женского счастья...
— К черту! — отмахнулся Нягол.
— Кого это ты туда посылаешь? — полюбопытствовал Весо.
— Себя в первую очередь...— Нягол запрокинул голову и помолчал.— И все же, я тебе скажу, любая суетня лучше, чем мертвечина.
— Мы народ маленький, у нас одеяло короткое,— без всякой связи вдруг объявил Весо.
— Маленькие народы в отличие от маленьких семейств более счастливы, Весо. Счастье, как я заметил, бежит от силы, она его прогоняет.— Нягол подцепил кусок мяса и пододвинул свою рюмку к Весо.— Налей-ка по этому случаю...
Весо налил и погрузился в себя. Маленькие народы, маленькие семьи, счастье. Сам он стоял во главе маленького народа и еще более маленького семейства, гнездо их рано осиротело: жена умерла неожиданно. Когда ему сообщили о кровоизлиянии в мозг, он сперва не поверил: Кристина страдала почками и соблюдала диету, давление же у нее поднималось редко и на головные боли тоже не жаловалась. Но она была из тех женщин, которые копят пережитое внутри, многократно возвращаясь к нему, они его словно переживают заново. Он знал ее еще с нелегальных времен: Кристина была ремсисткой в подуенской организации и участвовала в опасных акциях. Тогда она не знала его настоящего имени, да и две их встречи были случайными. На него произвела впечатление черноглазая девушка с родинкой над верхней губой, она дежурила во дворе нелегальной квартиры и входила время от времени, чтобы сказать: Все чисто.
После Девятого они встретились на какой-то конференции, Весо там говорил о политическом положении. В перерыв он ее заметил в толпе, разговорились, Кристина явно смущалась, но глядела пристально, и Весо не обманулся: гораздо позднее она призналась, что начала влюбляться в него еще в пору дежурств у нелегальной квартиры. Свадьбу отпраздновали скромно, с друзьями и ее родственниками, из ремесленников, холодно и недоверчиво принявшими новую власть. Кристину это ужасно смущало, она даже всплакнула украдкой, а Весо приписал ее слезы сердечным переживаниям. С тех пор Кристина стала для него доверенным лицом, он нередко изливал ей свои печали. Она закончила курсы, поступила в библиотекарши, ее вскоре повысили. Потом у них родился первый ребенок. Они радовались, жили маленькой дружной семьей почти счастливо, пока не наступила пора внезапного недоверия, расследований и унижений. Тогда, сам того не желая, он еще раз убедился в силе ее характера. Кристина держалась с аристократическим достоинством, не задавала лишних вопросов, не испугалась, не усомнилась в нем. Оба они похудели и поседели, но Кристина умела поддержать дух такими вроде бы мелочами, как безукоризненная чистота и порядок в доме, даже в те дни и ночи, когда будущая судьба Весо была и вправду неведома. В одну из таких ночей она, поцеловав его в лоб, тихо сказала: «Что бы ни случилось с тобой, я буду с ребенком тут и дождусь тебя». Помнится, в тот миг он подумал, что счастье может прятаться даже в несчастье, среди терний большой беды...
Умерла Кристина. Когда дети выросли и отделились, они на годы остались вдвоем, он — вечно занятый или в командировках; она — наедине с книгами, к которым пристрастилась. Мысли их стали одинаковыми, привычки — тоже, у нее вроде бы не было тайн от него, зато у него целые горы — государственные, военные, дипломатические, а то и сердечные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130