Шли медленно, и Малё перечислял имена хозяев. С первого же взгляда было заметно, что болгарин, хоть и утерял традиционное чутье домоустройства, остался все-таки справным хозяином, твердо верующим в свой дом-твердыню, полупустой и недообставленный, но новенький и пахнущий свежестью. Очень редко встречались старые дома с подпухшими стенами и провисшими крышами.
Точно на такой дом наткнулись они, свернув в короткую улочку. Уже полуобрушенная стена намекала, чего можно ждать за ней. Дом был старым и немощным, одно плечо его опустилось ниже другого, лестница, ведущая на верхний этаж, прогнила и утеряла половину перил, окошки, не видавшие краски со дня своего рождения, покривились и посматривали исподлобья. Одиночеством и запустением веяло от этого дома, необитаемого на вид. Только рамка входной двери, сделанной из тесаного камня, с двухъярусным карнизом и наивным опытом фризов, говорила о былых честолюбивых устремленьях хозяина.
Малё пояснил, что это дом того самого Энё, про которого они говорили с Иванкой. Годами уж обитает тут вроде суслика, ни жены, ни кошки. Так и живет бобылем в порушенном доме, никто не знает, как у него там внутри, двери закрыты, окна заколочены, висит кое-где продранная занавеска, кое-где пустота зияет — вот она, судьба. Сам себе судьбу человек делает, сильно Энё пьет, особенно в последнее время, когда замахнулись на его активное борчество. Нягол второй раз слышал это сочетание, оно ему нравилось, было в нем что-то возрожденческое. Спросил Малё, точно ли замахнулись. Еще бы не точно: вызывали Энё и предупредили, что отнимут, потому что пятнает звание.
Тоже придумали, добавил Малё, отнимать книжки да звания, когда ему их и давать не надо было. Все ему с рук сходило, вот он и лютовал, дурь выкладывал. Они остановились напротив каменной резьбы бай Димитра. Малё повел рукой на заброшенный дом: тут вот и приканчивает Энё свою революцию и свою новую жизнь. Безнадежное дело.
На маленькой площади перед сельмагом и пивнушкой они застали мужскую компанию, окружившую Гроздана, Няголова соученика по гимназии, председателя отраслевого хозяйства. Обнялись — не виделись много лет. Обрадованный Гроздан представил Нягола остальным. Выщербленные их ладони царапались пуще наждака. Разговорились, домочадцев упомянули, Нягол признался, что холостяк, чем немало мужичков озадачил. Тут вмешался Малё, похвалил Няголову копку — посмотрели бы, как крутит мотыгу знаменитый писатель. Гроздан заметил, что в поле рабочих рук нехватка, и, если нет возражений, он с места оформляет его в хозяйство, будут и премиальные, и приплата жидкой натурой. Компания рассмеялась, в десять горл подтверждая его слова. А натура-то какого колера польется, Гроздан? — любопытствовали вокруг.— Белого или красного? — Двух-колерная, головой ручаюсь,— отшучивался Гроздан. Нягол похвалил новшества, порядок и чистоту, разговор перекинулся на общественную ниву. По домам-то у нас хорошо, говорили одни, все тип-топ, а вот дал бы бог и общее поуправить, таких, как мы, по всему Балканскому полуострову не найдешь...
Вошли в пивную, слабо освещенную и задымленную, расположились за одним из столов посередине, смочили горло, как выразились они про первый глоток, и разговор возобновился. Мы, товарищ Няголов,— начал молодой темноволосый мужчина с синими глазами,— теперь как? Только исполнители. Скажут две — две. Скажут двести — двести. А я вот не две, а пять могу выдать.— Не совсем так, Пенё,— прервали его.— Он у нас, товарищ Няголов, плановик, планирует наши хлопоты.— Планирую я... у соседа детишек, больно уж хороша соседка.— Ха, ха, дело, значит, к разводу! — развеселились вокруг. Что верно, то верно, вмешался Гроздан.— По-своему у нас пока что планировать не выходит. Но уже и не так, как раньше,— посередке где-то.— А правление разве этим не занимается,— спросил Ня-гол,— или общее собрание? — Уж больно оно стало общим, товарищ Няголов,— ответил ему младоликий крестьянин. Ты, Стоенче, не прав...— Что это я не прав, Грозде, что оно делает, это общее собрание, которое и не собирается? — Правление,— пояснил Гроздан, обращаясь к Няголу,— принимает решения, все проходит через него, только...— Только проходит да уходит, точно скорый поезд по станции. А оно должно быть конечным пунктом, как Варна или Русе, стоп машина! — Ты, Стоенче, на кораблях поотирался, вот тебе и подавай стоп машина! Где же взять столько конечных пунктов? — Дело не в пункте, а в поезде и в машинистах.— И в том, который красную шапку носит,— добавил кто-то.— Ба, да ведь с нами железнодорожник сидит, Малё у нас насчет транспорта ударялся, мать его... Ответь-ка, Малё, кто на вокзале всех важнее, ведь красная шапка, правда? — Расписание,— неожиданно ответил Малё, к общему удовольствию.
Нягол внимательно слушал разговор. Ни он, ни прочие компанейцы не обратили должного внимания на усевшегося за соседний стол Энё, который уже охолостил три стакана ракии и наставлял в их сторону ухо. Пивная наполнялась людьми, табачный дым мешался с мужским гомоном, за стойкой скворчало мясо на решетке и управлялся плешивый хозяин с помощью своей низенькой хозяйки.
— Хорошо, что же мешает правлению заработать как следует? — отозвался через какое-то время Нягол.
— Ничего, Нягол, а с другой стороны — все,— ответил Гроздан.— Озираемся, точно зайцы на капустной грядке.
В этот миг и раздался Энев пискливый голос:
— Заткнитесь, чернорыночники паршивые! Распродали государство!
Повернули головы, поглядели, Гроздан сухо заметил:
— Энё, давай-ка каждый со своей рюмкой и со своей компанией.
Энё только того и ждал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130