А за этим кроется не что
иное, как использование производителя только в меру его
непосредственно-физических возможностей, когда организатор производства
только и занят именно такой организацией живого, но неразумного тела.
Другими словами, совпадение эстетики и онтологии в античности в конце концов
есть результат рабского способа производства.
Теперь у нас остается еще один вопрос, без решения которого даже самое
общее рассмотрение специфических особенностей античной эстетики было бы
неполным и даже абстрактным. Это - вопрос о значении античной эстетики для
нашей современности.
5. Современная оценка античной эстетики
Мы не можем здесь подробно развивать современную оценку античной
эстетики, поскольку эта тема специального исследования. Однако невозможно не
указать на ту огромную сложность, которой должна отличаться эта оценка, если
бы она была продумана нами достаточно основательно. Тут надо всячески
избегать всякого рода односторонних одобрений и отрицаний, памятуя как о
полуторе тысячах лет античного культурно-социального развития, так и о
сложности задач современного социалистического искусства. Из длинного ряда
соответствующих проблем мы укажем только на две следующие.
С одной стороны, социалистическая эстетика не может не ценить античной
склонности к материальному миру, к телам, к вещам, к пониманию природы как
именно природы без всяких посторонних привнесений. Нам импонирует
воздержанность - по крайней мере, в период классики - от бесплодных
субъективных углублений, воздержанность как от гурманской переоценки
художественной формы, так и от беспринципного натурализма, утверждение того
монументального пластического стиля, в котором благородные и величавые
антипсихологистические формы сливаются в органическое целое с высокой
идейностью и глубокой проблематикой гуманизма. Все эти особенности античного
искусства и его эстетики бесконечно близки нашему сознанию, являясь полной
противоположностью всякой буржуазно-индивидуалистической эстетике. Нам
чрезвычайно близко то, что мы называли выше онтологическим пониманием
искусства в античности. Искусство там никогда не представляло собой
изолированную область, кроме периодов упадка; оно глубоко входило в жизнь,
было моментом самой жизни, и даже почти не отличалось от ремесла. К ужасу
всех современных кантианцев и гегельянцев тут почти не было никакого
субъективизма и психологизма, никакого беспредметного любования абстрактно
взятыми формами, никакого отрыва от практики. Пусть эту практику
материалисты понимали материально, а идеалисты - духовно или мистически. Но
там и здесь искусство было моментом самой жизни, практикой жизненного
строительства. Тут, конечно, возможны и необходимы тысячи всяких оговорок и
уточнений. Но как бы мы ни дифференцировали и как бы ни уточняли античное
понимание красоты и искусства, все равно основной его тон и стиль, основное
его содержание всегда будет повелительно требовать чисто жизненного, чисто
практического, чисто онтологического подхода к красоте и искусству с
принципиальным отстранением всякого формализма и натурализма. В этом смысле
даже и слабая дифференцированность самой эстетики как науки и ее неполная
отчлененность от общих вопросов философии, от вопросов природы и жизни
отнюдь не является чем-то страшным и во всяком случае имеет право на
существование.
Все это, несомненно, положительное достояние античного художественного
наследства должно получить, однако, совершенно иную оценку, как только мы
перестанем брать это искусство и эти эстетические теории в изолированном
виде и возьмем их со всей той почвой, на которой они выросли, и со всей той
социальной атмосферой, в которой они развивались. К сожалению, тут у
большинства историков, эстетиков и искусствоведов сразу начинает слабеть
память - декларированная вначале рабовладельческая формация сразу
забывается, как только переходят к Миронам и Фидиям, к Поликлетам и
Праксителям. Забывают здесь то, что известно всякому школьнику, а именно,
что рабовладельческая формация есть удушение человека и личности, что она и
внутренне и внешне заковывает человека в кандалы. В условиях рабства
невозможен человек в полноте и гармонии его индивидуальных и социальных сил,
он существует здесь лишь как вещь, как тело, как домашнее животное. Если
всерьез это признавать, то следует поставить вопрос: где же, в чем же и как
же именно проявляется в античном искусстве и в античной эстетике эта
рабовладельческая атмосфера?
Тут-то и начинается наше современное расхождение с античностью, наше
полное ее неприятие, та историческая бездна, которая залегает между
рабовладельческой формацией и социализмом. Очень хорошо, что античное
искусство телесно и вещественно. Но эта телесность является там выражением
рабовладельческих отношений; и уже по одному этому она оказывается там
скованной, стабильной и стационарной, неспособной выражать человеческую
жизнь в ее полноте, не выражающей все личные и социальные возможности
человека. В античном искусстве эпохи классики прекрасно то, что оно не
психологично, что оно не превращается в субъективистское самолюбование, что
оно высокоидейно и потому целомудренно и монументально. Однако его духовный
идеал есть идеал господина в противоположность рабу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251