В этом, может быть, и заключается разгадка и
смысл гераклитовского релятивизма, т.е. в признании суетности, бесцельности,
ограниченности людских мнений и дел, их непостоянства и потому
относительности. Немудрено, что, по Гераклиту, "людям не было бы лучше, если
бы исполнились все их желания" (В110), и что у людей все относительно
(В111): "Болезнь делает приятным здоровье, зло - добро, голод - насыщение,
усталость - отдых". Иначе и не может быть, по мнению философа, у этих мелких
и ничтожных созданий. С ненавистью, сарказмом и самоудовлетворением нападал
этот мрачный и раздраженный аристократ на своих соотечественников (В121):
"Эфесяне заслуживают, чтобы у них все взрослые перевешали друг друга и
оставили бы город для несовершеннолетних за то, что они изгнали своего
наилучшего мужа Гермодора, говоря: "Пусть не будет среди нас никто
наилучшим. А раз такой оказался, так пусть живет он в другом месте и с
другими". Гераклит грозит им и здесь и в будущей жизни. Грозно вещает он:
"После смерти ждет людей то, чего они не ожидают и о чем не думают!" (В27).
"Каким образом кто-либо укроется от того [света], что никогда не заходит!"
(В16). "Правда настигнет лжецов и лжесвидетелей!" (В28). "Суд над миром и
над всеми [существами] в нем совершается через огонь!" (В64). "Грядущий
огонь будет судить и осудит!" (В66). Специфика Гераклита - в трагическом
пафосе веры в то, что одновременно есть и мировая война, и правда, и
необходимость, и огонь, и судьба (В880). Но в то же время это - и
"гармония", и "дитя играющее", синтез смерти и сна (В21).
б)
Гераклит доводит до логического конца раннюю критику антропоморфной
мифологии. Олимпийские боги часто представлялись зависимыми от судьбы; их
светлый, гармоничный, человеческий образ трактовался мифологией как нечто
временное и неокончательное. Но Гераклит критикует даже и эту, вполне
относительную для древней мифологии антропомoрфичность богов и демонов.
Отказавшись от антропоморфизма и максимально обнаживши стихийную природу
всего существующего, Гераклит волей-неволей должен был натолкнуться на тот
хаос бытия, на вечное его самопротивоборство, на войну как единственного
"царя" всех вещей. Нужны были неумолимая последовательность мысли и гордое
дерзание, чтобы мыслить космическую жизнь вне божественного устроения,
несмотря на какие открывавшиеся здесь ужасы. Другие натурфилософы его
времени в этих случаях старались давать разного рода успокоительные теории,
благодаря которым сами они и их ученики получали некоторое - пусть хотя бы
только эпическое - утешение и благодаря которому для них создавался тот или
иной выход к оптимизму. Но доводящий до конца свою антиантропоморфную
позицию Гераклит не нуждался ни в каких абстрактно-философских и
теоретических, а тем более религиозно-мифологических утешениях. Для него
достаточно было сознавать тот очевиднейший факт, что из космического хаоса
вечно вырастает также и гармония, вселенский ритм бытия, все оформленное,
живое, поражающее резкостью своих очертаний и скульптурной формой своих
проявлений. Согласно Гераклиту, боги, конечно, есть, но не в них дело. Их
тоже породила хаотическая бездна вечной войны, которая одних сделала богами,
а других людьми. Боги есть, но они смертны. Все исчезает в огне вместе с
богами, и все из этого огня и появляется вновь.
Выше уже говорилось, что подобного рода образы у Гераклита не есть ни
мифология (для этого они слишком абстрактны), ни отвлеченная философия (для
этого они слишком конкретны и непосредственны), ни просто поэзия (в них нет
никакой условности, они безусловны и буквальны). Но всю эту
философско-мифологически-поэтическую символику, выраставшую в результате
критики антропоморфной мифологии и перехода на пути гилозоизма, Гераклит
имел мужества додумать до логического конца. И поэтому не просто числа
пифагорейцев и гомеомерии Анаксагора и не просто элементы милетцев, но
именно каждая вещь во всей ее последней конкретности трактовалась у
Гераклита как созданная вечным хаосом и войной и погибающая в этом хаосе и
войне. Следовательно, каждая вещь несет на себе отпечаток трагического
происхождения, трагической сущности и судьбы. Гераклит говорил о том, что
мир не создан никем из людей, но вечно был, есть и будет. При буквальном
понимании этого фрагмента (В 30) здесь нет ровно ничего такого, что
противоречило бы древней мифологии, так как и в последней не боги и люди
создавали мир, а, наоборот, сам мир или, точнее сказать, земля рождала из
себя небо, включая всех богов, не говоря уже о людях. Тем не менее,
подобного рода суждения Гераклита, несомненно, фиксируют наше внимание на
абсолютности космической жизни и на подчиненности ей всех прочих оформлений,
включая богов и людей.
Наиболее вероятной спецификой философии Гераклита является беспощадное
додумывание до конца антиантропоморфного гилозоизма. Отсюда его трагический
пафос, отсюда его торжественная и в то же время нервозная темнота, отсюда не
сводимый ни на какую абстрактную теорию символизм, отсюда и возможность, а
может быть, даже и необходимость бесчисленно-разнообразных трактовок его
философии.
В заключение заметим, что Гераклит говорит о своей космической войне в
смысле некоторого рода солнечной туманности, из хаоса которой рождаются
отдельные и уже отнюдь не хаотические планеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251