Она говорила с ним, советовалась, помогала ему, сидела рядом за столом, шла рядом по дороге. Нет, тогда у них беседа не кончилась.
«Ты видишь, как нам хорошо с тобою, Наталья, а ты так долго сторонилась меня»,— говорил Казимир, мысленно ставя Наталью рядом.
«Мы всегда были вместе, Казимир, только ты долго не замечал этого»,— отвечала Наталья.
«Мне кажется, что я всю жизнь искал тебя и только вот теперь нашел. Почему я раньше не приехал сюда?»
«Может, раньше и не надо было приезжать,— говорила Наталья.— Может, тогда ты и не нашел бы меня».
«Почему, Наталья?»
«Я тогда бы еще больше боялась тебя. Ты видел, как я долго боялась тебя?»
«А ты говоришь, что всегда была вместе со мною».
«Это я только так хотела. Но я была очень нехорошей, Казимир».
«Что ты говоришь, Наталья, оставь!»
«А ты знаешь, кто я?»
«Не знаю. И знать не хочу. Ты самая лучшая — вот кто ты. Ты так нужна мне. Куда ты уходишь?.. Подожди!..»
Мечты расплывались, оставалась явь, и Казимир чувствовал, как бьется его сердце, потому что Натальи не было, была лишь одна любовь к ней. И с каждым днем она разгоралась все больше и больше.
Мечта не была похожа на явь, и Казимир начал бояться яви. Он старался не встречаться с Натальей, но не говорить с нею он не мог, это стало потребностью его души. Он с ней спорил, ссорился, упрекал за бессердечность, злился, возмущался — она была его врагом. Он говорил ей самые ласковые слова, поверял свои думы, рассказывал о своих печалях и радостях — она была его ближайшим другом. Только Натальи не было, и все это он писал на бумаге. Чтобы беседовать с Натальей, склонялся над листками, оставаясь в одиночестве долгими вечерами.
«А ты знаешь, кто я?» — спрашивала у него та Наталья, с которой он разговаривал на бумаге.
«Не знаю,— отвечал он той, выдуманной, Наталье.— Но ты самая лучшая, самая необходимая мне. Куда ты идешь?.. Подожди!»
«Подожди, Наталья,— говорил выдуманной Наталье Казимир.— Послушай. Ты знаешь, что у каждого человека есть потребность раскрыться перед другим? Без этого нет человека, без этого — он ничто. И всю жизнь он ищет того, перед кем будет иметь право исповедоваться. Что это — дружба, любовь?— не знаю. Это, может, как раз то, что подымает человека над зверем. Религия очень хитро использовала эту потребность человека раскрыться перед другим. Даже все свои самые тяжкие грехи, даже преступления открывает на исповеди человек. И ему тогда становится легче. Он тогда становится чище. Но не перед каждым можно исповедоваться. Только перед тем, в кого веришь как в самого себя. Такого человека ищешь всю жизнь. А знаешь ли ты, Наталья, что всего себя я раскрыл перед тобою уже давно...»
Листков, в которых оставались думы Казимира, становилось все больше и больше. Они лежали в ящике его стола. Казимир знал, что он не отдаст их Наталье и она не будет знать ни об одном его слове. Тем более что и Наталья избегала его — это он отчетливо видел. Однажды она шла навстречу по улице и, увидев его, свернула в магазин.
Как-то раз Наталья принесла ему акт на подпись, и Казимир решил отдать ей все им написанное.
— Одну минуточку,— сказал он и, вынув из ящика, завернул листки в бумагу.— Как член редколлегии вы, пожалуйста, просмотрите, стоит ли чего моя писанина. А потом мне скажете. Ладно?
— Хорошо,— ответила Наталья, кладя пакетик в сумочку.
— Только обязательно скажете мне,— тревожно глянул в глаза Казимир.
— Ну а как же, обязательно. Даже сохраню тайну авторства,— пошутила она и ушла своей легкой походкой.
Но ни завтра, ни послезавтра и ни разу после этой встречи Наталья не напомнила о тех листках. Они стали только легче встречаться — здороваясь, даже могли друг с другом пошутить. Но о тех листках молчали. Будто Казимир никогда не давал ей, а Наталья никогда не брала их.
Может, она не читала? Может, забыла о них?
Однажды он подождал ее после работы. Она вышла и удивилась, увидев его, но лицо ее на миг засветилось.
— Немного запоздала, заканчивала чертеж,— сказала она, словно зная, что он ее ждал.
Они пошли по заводской улице, обсаженной молодыми деревьями.
— Вы видите — осень. И листья начинают падать. Правда, хорошо? Теперь бы в лес, на охоту.
— Разве любите?
— А как же... Нет, но я не об этом, Наталья Игнатьевна. Вы хоть что-нибудь скажите.
Наталья нахмурилась. Взглянула себе под ноги и сделала несколько шагов. Она знала, о чем спрашивает Казимир.
— Я не могу вам ничего сказать, Казимир Антонович.
— Вы должны сказать. Хотя бы то, чтобы я больше не тревожил вас.
— Не могу. Ничего не скажу. Вы не поймете меня.
Наталья прочитала исписанные Казимиром листки в тот же вечер. Нет, даже днем прочитала. Пришла к себе в отдел, развернула пакетик и с первых же слов поняла, что это не заметка для газеты. Она почувствовала, что щеки ее зарделись, и оглянулась — не наблюдают ли за ней. Сердце билось так громко, что казалось, его удары слышат другие. Она прочитала только несколько строк и больше не решалась: это можно будет читать лишь тогда, когда никого не будет. Но она все поняла. Она давно ждала этого. Ждала — и боялась.
Дома она прочла все не отрываясь, казалось, что это — неправда. Прочла еще раз и задумалась. Уже улицы окутал вечерний сумрак, в комнате стало темно, а Наталья сидела все на том же стуле, опустив голову на руки. Когда очнулась, на улице уже горел фонарь, его бледный свет падал на пол, вырисовывая квадрат окна. Этот свет лился на Натальины плечи, слабо искрился в волосах. Словно отгоняя сон, Наталья погладила лоб и покачала головой — таким движением всегда говорят:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146