..»
Однажды, помню, где-то под успенье, установилась хорошая погода. Вышел пан из комнат, походил по усадьбе, а потом позвал меня да и говорит:
«Сегодня, Зарубчик, на охоту поедем. Говорят, у Замурожья много дичи объявилось».
«Что ж,— говорю,— можно съездить».
«Ты там скажи, пусть кобылку оседлают, так мы вскоре и подскочим туда».
«Хорошо»,— говорю.
Вскоре мы не спеша и поехали. Когда через орешник проезжали, паненку встретили: она там гуляла.
«Долго,— спрашивает,— ты задержишься, папа?»
«До вечера,— ответил пан.— А может, и заночуем».
«Ни пуха вам, ни пера»,— говорит.
«Умница. Только ты, доченька,— говорит,— иди домой. Там тебя мама ищет».
Ну, поехали мы в Замурожье. Поездили там изрядно, но, как на беду, охота не удалась. Подстрелили одного зайца, да и того начисто попортили. Хотели уже домой возвращаться, но пан подумал и говорит:
«А не подскочить ли нам на Байдино? Стыдно с пустыми руками дома показываться. Может, там хоть что-нибудь подстрелим?»
«Что же,— говорю,— можно».
Ну и поскакали мы. Пан — впереди, я — сзади. Надо было дать немалый крюк, но солнце стояло еще высоко, и можно было часок-другой побродить по байдинским чащобам.
Вот и поехали в это самое Байдино. Обогнули перелесок, проскочили лощину и очутились возле болотца.
«Вот здесь,— говорит пан,— мы, может, хоть уток слегка попугаем. Только надо к речке пробираться: тех, которых сами не достанем, собаки помогут».
«Конечно,— говорю,— помогут. Что же это были бы,— говорю,— за собаки, если бы они и птицы не задушили».
Возле речки пан и говорит:
«Ты,— говорит,— поставишь коня и зайдешь с того конца, а я буду тебя у чистого плеса ждать».
Ну и пошел я. Полазив по ивняку и срезав штуки четыре уток, я уже думал возвращаться. И только это вынул люльку, чтобы. закурить, как слышу — будто пан кого-то ругает. Неужели, думаю, меня заждался? Но с чего же, думаю,— позвал бы, если что такое.
Не прошел и нескольких шагов, как слышу — кто-то выстрелил. А потом кто-то стал кричать и плакать. По-недоброму защемило сердце. Бегу и думаю: поймал, должно быть, какого-то обормота пан. Будет забот на всю дорогу.
А когда подбежал, не поверил своим глазам. И не успел опомниться, как пан закричал:
«Доставай!»
А достать нужно было лодку, которая качалась на реке. Насмерть подстреленный, лежал в ней Игнат. Паненка, должно быть, не веря себе, все еще силилась поднять его, но голова Игната падала у нее из рук и стукалась о днище лодки. Паненка ничего не понимала, в глазах ее был только ужас.
Когда вытащили лодку, паненка бросилась на труп и забилась над ним. Потом она подняла голову и посмотрела нанас. Ничего не было страшней ее глаз. И волосы вдруг стали длинные, растрепанные.
«Зачем вы убили его?» — спросила она очень тихо.
Потом будто вспомнила что-то, в ужасе раскрыла глаза и крикнула:
«Не дам! Не дам! Злодеи! Убийцы! Не трогайте его!»
Паненка снова бросилась на труп, а пан размахнулся и в щепки разбил свое ружье о дерево.
«Отвези домой, а за ним завтра приедут! Не убежит!» — приказал он мне, а сам сел на коня.
Вот так и закончилось их недолгое счастье... Ох, какие твердые сердца бывают: как камень могильный... Нечеловеческие сердца.
Снова дед умолк; он тупо смотрел на свои колени и, должно быть, заново вспоминал свою жизнь. Глаза его задумчиво светились, и мне казалось, что в них пробегают тени воспоминаний.
— Ах, какая золотая девушка была,— сказал наконец дед и вздохнул.
— Ну, а что с ней потом было? — не выдержал я.
— Э, детки, так она и зачахла. Куда вся ее красота девалась: похудела, вытянулась, сама как смерть стала. Под вечер, бывало, выйдет на минутку в сад посидеть и все думает, думает... Недолго прожила, похоронили ее у церкви.
Дед стал доставать торбочку. Не спеша развязал, вынул кусок сала, отрезал ножом-цыганком ломтик, насадил на заостренный прутик и начал поджаривать.
— Всего довелось мне повидать в жизни,— сказал дед, еще думая о чем-то своем,— потому что, как говорят, я всегда был на виду. Посоветоваться кому надо — к Зарубчику идут. В волость, бывало, надо: кто пойдет? Зарубчик. К исправнику поехать — Зарубчик. Один раз даже в Вильне от обчества побывал...
— А почему это, дедуля, вас Зарубчиком зовут? Пан такое прозвище дал, что ли?
— Как говорите?
— Зарубчиком почему вас зовут? Откуда у вас такое прозвище?
Дед коротко взглянул на меня, а потом перевел глаза на дотлевающий уголек. Долго думал, поправил сучья в костре. Побил прутиком по углям, отчего высоко в темень взметнулись искры.
— Э, детки...
Он поднялся, крякнул, как от холода, и ушел в темноту.
Я тоже догадался, что нужно посмотреть коня, и пошел за дедом. Лица коснулась легкая сырость. Отойдя от костра, я удивился: темень была такая густая, что ее хотелось раздвигать руками. Я свистнул. Конь отозвался, и я пошел на его голос.
Конь встретил меня по-дружески, ласково ткнулся мордой в плечо. Я поймал эту морду, погладил, сгреб комаров, налипших возле глаз. Конь фыркал и терся о мое плечо. От него пахло потом и ванной душистой травой.
Обняв колени, дед сидел у костра и смотрел так, будто созерцал свои думы. И когда где-то кончилась вереница этих дум, как бы вслед им сказал:
— Давно это было, детки. Не пан дал мне такое прозвище, а люди...
Я уселся удобнее, чтобы потом уже не двигаться.
— А было это так. Когда-то пан давал мужикам болота на расчистку. Кто больше расчистит, тому и оставался потом этот участок под покосы. А у деда моего было три сына: Макарка, Базыль и Якуш. Макар — самый старший, был женат, жил отдельно, а Базыль и Якуш — с отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146