— Ничего себе святая — свое счастье на моем несчастье построила. А как она проклинала тебя, знаешь? С первого дня, как мы поженились, она стала моим врагом. Кипела вся от злобы. Даже из села уехала, чтобы не учительствовать в одной школе со мной. Это же ты помнишь?
Игнат помнил. Но помнил и другое: серое, промозглое утро, глухой тупик станции, цепь вагонов, загнанных на дальний путь. Бог знает в чьих интересах, зачем выпало на его долю познать, что такое бесславье и далекие пути в неведомые края. Молчаливая колонна людей и тихая, будто тайком, команда. Когда его вызвали, он отделился от толпы и уже около вагона обернулся, чтобы последний раз окинуть взглядом то, с чем прощался, может быть, навечно. Из предрассветных сумерек выступали только темные очертания вокзала, силуэт водонапорной башни и угадывались линии проводов, будто обросших мхом. Уже ступив на подножку, в последнюю минуту он успел увидеть фигуру, стоявшую поодаль, за путями, отгороженную конвоем, с узлом в руках. Он хотел узнать в ней Антолю и ужаснулся — стояла Янина, она махнула ему рукой.
Первое, что его пронзило,— страх за Антолю: что с ней, почему не пришла сама? Стараясь, чтобы его не оттеснили из тамбура, он ловил жесты Янины (не волнуйся, все нормально) и сам старался передать только одно: он не виновен. Янина махнула головой — поняла. Господи, как это важно,— она же передаст!— чтобы хоть Антоля знала: нет за ним никакой вины.
А потом, когда всех разместили по вагонам и эшелон тронулся с места, начальник этапа передал ему сверток. Игнат узнал: тот, который держала в руках Янина. В нем были валенки, теплые носки и зимняя шапка. Отвернувшись, чтобы скрыть слезы, он заплакал. Каким образом узнала Антоля о сегодняшней отправке, чтобы хоть Янину прислать на это грустное прощание?
И еще помнил Игнат: как туда, в сибирский край, пришло ему первое письмо. Оно было тоже от Янины. Из него Игнат узнал, что Антоли у него больше нет. Что на прощанье Янина приходила не по просьбе Антоли, и сверток, над которым он плакал, был тоже не от нее. На следующей же неделе после его беды Антоля весело вышла замуж.
— Янины не трогай,— сказал он еще раз.
— Гадина она! Не могу. Всю жизнь буду ее проклинать.
Игнат поставил велосипед на тропинку.
— Возвращайся, Антоля,— сказал он.— Ты и так уже далеко отошла, иди.
— Куда я пойду? Боже, что я наделала! Зачем и куда я пойду? Как слепая, я могу ходить только за тобой. Неужели хоть этим я не замолила перед тобой своих грехов?
Она стояла перед ним покорная, растирая в руках стебелек метлицы. Пальцы у нее дрожали, в глазах стояли невыплаканные слезы, губы горестно дергались.
Чтобы он не смотрел на нее, она отвернулась, став к нему близко спиной. Она была много ниже его. Сверху он видел ее каштановые волосы, выбившуюся прядку, готовую упасть на лоб, открытое плечо. Скользнул взглядом по вырезу платья, увидел грудь, разделенную темной ложбинкой в тесном лифчике, и почувствовал, как в висках застучала кровь...
Нужно было стронуть с места велосипед, но Антоля стояла так близко к нему. Истертый стебелек метлицы упал на землю. Откуда-то в небе появились два аиста и стали кружить над дубовой рощей...
ПОСТИЖЕНИЕ
Может, благодаря памяти мы имеем возможность отмечать движение времени.
Я знал, что по моей земле прошли опустошения и смерть, но в памяти все оставалось нетронутым, таким, как я оставил: и город с его тихой зеленой Марковской улицей за парком Горького, и люди, их облик, их голоса.
Все в памяти воскресало тысячи раз, как живое, с физическим ощущением вещности и звуков, и все оказалось неправдой. Оказалось, что все то, с чем жил ты как с самой дорогой надеждой на реальный мир, давно не существует, оно навечно унесено временем. То, что видел я теперь, было похоже на сон или волшебную сказку, которая учит нас мечтать.
Вокруг был сон: и Привокзальная площадь, на которую
ложилось небо, и улицы, ширина и простор которых не умещались ни в какую явь, "и Алесь Пальчевский с женой Тамарой, которые сразу приютили меня, уступив узенькую боковую комнату на Красивой улице, г/ тихая радость от того, что где-то здесь ходила моя молодость, и тревоги за самое главное, самое существенное: кто я тут теперь? Как встречусь с друзьями, которых пощадило время?
Двое, я знал заслужили добрую славу в народе; некоторое время тому назад я посылал им телеграммы, прочитав в газетах, что они награждены орденом Ленина. Я гордился ими, будто и сам был чем-то причастен к их славе. Даже у телеграфистки с нашей почты округлились глаза от неожиданности, что я знаком с такими людьми.
Сном было и то, что я так долго не был здесь, что где-то за спиной остались далекие просторы, исхоженные и неисхоженные дороги, зимы и лета, небольшая забытая хатка на опушке леса — это место называлось Комаровом, где я всю осень сторожил ссыпанную в бурты золотистую пшеницу и где среди красоты, которую так щедро, идя на отдых, раздаривает природа, осталось много моих никому не рассказанных дум.
Дома писателя на старом месте нет. Он помещается на тихой древней улице, в особняке, втиснутом в зеленый садик. На нижнем этаже музей Янки Купалы, мне же надо подняться наверх по ступенькам с другого крыльца, со двора.
Пожилая женщина сказала, что еще рано, никого нет, но, кажется, пришел Михась Калачинский. Когда я вошел, он не успел еще снять свой серый габардиновый макинтош, стоя читал какую-то бумажку, опершись руками о стол. На меня взглянул быстро, с удивлением: кто я такой и почему пришел без предупреждения? Но тут же поздоровался, подал руку, когда я назвал себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146