Подавала цветущего вида полная женщина в белом фартуке. Крупяной суп такой жидкий, что я не знал — есть его или пить. Мясо с подслащенной кашей. И всего этого понемногу — до чего же мало едят паны! Потом на блюдце подали по большому печеному яблоку, румяному, в сахарном сиропе. Вкусно.
Отдыхать перешли на веранду. Пан сел в кресло, показал мне на другое.
Сюда я тоже взял учебник французского. Он лежал в кармане, так как был без обложки и легко свертывался в трубочку. Втайне я рассчитывал выбрать удобную минуту и показать его. И такая минута настала. Я сел в кресло, повертел учебник в руках и положил на колени.
— Что это за книжка у тебя?
— Французская.
— Читаешь уже?
— Ага.
— Ну так прочти что-нибудь.
Я раскрыл на втором или третьем параграфе.
— Бойко читаешь. Всю или только первые страницы?
Мы всю еще не прошли.
Пан Ёдка встал, покопался на этажерке и подал мне книгу в черной твердой обложке.
— Свою-то ты бойко читаешь, а вот мою попробуй.
Я раскрыл книжку. Такие же латинские буквы. Пан выжидательно смотрел на меня, а я даже обомлел: вдруг собьюсь, запутаюсь, совсем опозорюсь. И тут же удивился, не веря своим глазам: буквы чужие, а слова наши: «Вучоны бык». Вот оно что! Подвох! Успокоился. И пошел резать: складно, гладко, удивляясь неожиданной легкости.
— Ну что, нравится? — спросил пан, лукаво улыбаясь.— Все понятно, правда? И переводить не надо? Не читал раньше таких книг?
— Нет.
То-то же! И такие книжки надо читать. Для католиков написаны, латинскими буквами. Но на нашем, на белорусском языке, потому что и среди белорусов есть католики.
Признаюсь, я и подумать не мог, что есть книжки, написанные на том самом мужицком языке, о котором когда-то говорила Ульяна. Мне стало радостно. Я готов был читать эту книгу всю, до конца, но пан прервал чтение:
— А теперь послушаем музмку. Ты ее любишь? Музыку тоже надо "любить.
С этажерки он взял черный блестящий кружок, положил на покрытую мягким зеленым сукном такую же круглую подставку в граммофоне и покрутил ручку. Потом на кружок опустил черную головку на изогнутой длинной шее и отклонился. Грянул хор, да такой, что на веранде стало тесно от звуков — бравурных, хоральных, торжественных. Пели «Осанна в вышних», а потом «На реках вавилонсцих». Эти песнопения я часто слышал в церкви.
Граммофон исторгал могучие бравурные звуки, но я их почти не слышал, я смотрел, что делает пан. А он тем временем с той же этажерки взял маленький перочинный ножик, вынул его из замшевого футляра и принялся чистить ногти. Господи, если бы мне такой ножик! Небольшой, с перламутровым, веселыми красками переливающимся черенком, с бесчисленным множеством всяких приспособлений в нем: лезвие маленькое и большое, ножницы, шило, подпилочек... Как бы он мне пригодился! При плетении корзин: строгать дужки и вставки, расщеплять лозины... Или мастерить дудки. А сколько разговоров было бы среди ребят, сколько восхищений! Ну почему бы крестному не догадаться и не подарить мне этот ножик? Ему это ничего не стоит, а мне — сколько радости! Но пан закончил осмотр пальцев, снова сунул ножичек в футляр и положил на этажерку. Не догадался.
— Тебе, вероятно, уже пора идти домой,— сказал наконец пан.— За дубом и зерном, скажи сестре, пусть в пятницу присылает подводы.
Я спустился с крыльца. В клумбе цветов, которую я только сейчас увидел, стоял невысокий, будто спиленный мраморный столбик с выбитым на нем кружком циферблата. «Солнечные часы»,— догадался я, хотя раньше таких никогда не видел. В отверстие посередине циферблата вместо стерженька был воткнут лозовый прутик. Грешно признаться, но я подумал: не очень-то большой знак оставила здесь революция.
Без петуха домой идти было легче. Я был теперь сам по себе, среди полей и среди дорог, и мог полностью отдаться своим мыслям. «Почему же у одного человека так много всего? — думал я.— И зачем ему, одному, такой дом, и такой сад, и весь двор с его богатством, и земля? Неужели его не угнетает такая несправедливость? И такой скупой — даже ножичек не подарил». И еще мне подумалось, что в этом доме жить ему все-таки, должно быть, страшно.
ДВА НЕМЦА
В восемнадцатом году к нам пришли немцы. За свою еще короткую жизнь я увидел первого настоящего врага на нашей земле: молчаливого, вооруженного холодным железом, с чужими порядками и чужой речью.
Мы жили на хуторе, далеко от главных дорог, к нам редко кто заходил. И отец, объятый всеобщей людской тревогой, старался мало где бывать. Раньше он каждое воскресенье ездил в наш небольшой городок Слуцк: кое-что продать, кое-что купить для хозяйства — косу-литовку, обмоточной проволоки для глиняных горшков, а то и лакомство привезти — полфунта или фунт селедок. Теперь же чаще всего сидел дома. И то ли помогала такая предосторожность, то ли причиной были наши болотистые и отдаленные от остального мира места, но долгое время немцы к нам не заглядывали.
И вот однажды они пришли. В воскресенье. В майский тихий и солнечный день.
Я стреножил коня, оставив его в лесочке, который вплотную подступал к нашему двору, и возвращался домой. Но замер и насторожился, спрятавшись за березу: возле ворот стояли двое и через забор осматривали двор. Один — низкий и тучный, толстозадый, другой — сухопарый, высокий, с длинной шеей, будто вытянутой из воротника. За плечами у них карабины, на поясе тесаки. Оба в касках, в серо-зеленых мундирах с разрезом сзади, в крепких, будто из железа, сапогах с короткими широкими голенищами.
Удостоверившись, что во дворе ничего подозрительного нет, они открыли ворота, вошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146