С рассветом все больше и больше стал крепчать ветер, на гладком насте то здесь, то там вспыхивали снежные гривы, они метались, перегоняя одна другую, исчезали, снова вспыхивали и мчались в бесконечную, теперь уже просвеченную солнцем даль. Ноги мои поминутно пропаливались в какие-то ямы, ветер тут же подхватывал поземку и заметал мои следы. Я старался нащупывать валенками дорожную наледь, какое-то время мне это удавалось, и я держался дороги, но ненадолго,— ноги соскальзывали, и и сбивался с пути. И опять в белом просторе передо мною нозникали одни телеграфные столбы. Чтобы убедиться, что я все-таки не топчусь на месте, а продвигаюсь вперед, я начал их считать. Первый, второй, третий... Вон за тем, что впереди, дорога пойдет лучше, там вроде перекат, и след станет отчет- 1Иво виден. Я проходил и этот столб, и еще, и еще, но ничего не менялось. Как бы я хотел, чтобы впереди или сзади меня показались сани, пусть бы они разминулись со мной, пусть бы обогнали, неважно, все-таки я знал бы, что эта степь не совсем мертва. Но вокруг была одна бесконечная снежная боль. Я вспомнил, как спокойно слушал рассказы о путниках, гибнувших в дороге, и не верил этим рассказам. Теперь же такая возможность казалась мне вполне вероятной. Ну вот обессилею где-нибудь посередине пути, присяду отдохнуть — и все. Только чуть-чуть позволю себе задремать и не проснусь. Лоб под шапкой и правый бок под бушлатом \ меня взопрели от пота, а левый коченел от холода. Казалось, он голый. На работе в любой ветер я мог повернуться, стать к нему тем или другим боком, а тут, в дороге, этого делать я. Я пробовал идти задом, чтобы хоть на минуту дать обогреться левой руке, но делал лишь два-три шага. Выходя
из дома, я повязался поверх воротника махровым полотенцем. Теперь подумал, что оно хоть немного может помочь мне. Подойдя к столбу, я сбросил бушлат, всунул в рукав сложенное вдвое полотенце. Обжигая пальцы о пуговицы, застегнулся, еще туже подпоясался и двинулся дальше. Полежав на снегу, успели остыть и рукавицы.
Все медленнее и медленнее проходили столбы. Ноги отяжелели, снег стал сыпучим, шаг все более неуверенным. Небо ясное, яркое, сверкающая даль слепит глаза. Я не знаю, сколько времени иду; здесь, в этой степной бели, даже солнце светит иначе, я не могу сказать, который час. А мне надо дойти, чтоб застать председателя.
Наконец впереди блеснула крыша кирпичного клуба, что стоит на пригорке, он господствует над всей окрестностью. Через какое-то время показалось и все селение с густо поставленными домами в центре и разбросанными, как бы нарисованными на белом полотне,— на окраинах.
Должно быть, потому, что местечко лежало в низине, окруженной с трех сторон холмами, ветер перед ним сразу стих. Привыкнув месить снег и не успев приноровиться к гладкой дороге, ноги мои чуть не подкосились, когда я взошел на твердую мостовую улицы.
В райисполкоме, что помещался в низком деревянном доме за молодым парком, темноволосая женщина сурового и слишком делового вида сказала, что Вдовиченко занят. Комната ожидания была небольшая, похожая на коридор, свежепобеленная по старой, кое-где выщербившейся штукатурке. Двое дверей вели в кабинеты — председателя и заместителя, возле них из стен круглыми черными боками выступали две железные печки. Женщина, которая все время продолжала писать, склонившись над столиком, сказала мне подождать. Я сел на стул, пододвинув его к самой двери, ведущей в кабинет председателя, и почувствовал, как меня клонит ко сну. Я боролся со сном как мог, но глаза слипались, и передо мной все белела дорога, крутила поземка, и я все месил и месил глубокий снег. Сквозь дрему я слыхал, как кто- то приходил, спрашивал, у себя ли Михаил Семенович. Приходили и еще какие-то люди, заходили в кабинет, выходили, а я все тревожно думал о том, не проспать бы своей поры. Хорошо грели железные печки, хорошо пахло свежей известью от стен! Наконец стало очень тихо, и я очнулся; женщина все писала, она, наверно, забыла обо мне, и Михаил Семенович не знает, что к нему тут еще один посетитель.
Через какое-то время двери кабинета отворились,
н оттуда вышел человек в кителе без погон, невысокий, с быстрыми серыми глазами. Не иначе как собирался идти домой и немало удивился, что его еще кто-то ждет.
— Вы ко мне?— спросил он.
— К вам.
— Ну давайте, что там у вас такое.
Он вернулся за свой широкий стол, я сел напротив и рассказал, кто я и чего прошу.
— А, помню, помню, есть где-то у меня ваше заявление.
Он выдвинул ящик стола, взял мое последнее письмо, начал читать. Сердце у меня билось так сильно, что, казалось, слышно было во всей комнате. Неужели он не поможет мне?. В прошлом году, поздней осенью, когда выбирали депутатов, я голосовал за него. В нашем низком деревянном сельском клубе, где было полно народу, он выступал с речью перед избирателями. Только что уволенный из армии в запас чине подполковника, он, хотя и без погон, оставался военным — точным, строгим, быстрым, энергия в нем так и кипела. В зале с выбитыми окнами было холодно. На сцене президиум из трех человек, возле трибуны — Вдовиченко в накинутой шинели. Время от времени дыша на руки и передергивая плечами, он говорил о Сибири. Что это раздольный и богатейший край, в котором живут чудесные поди. Под чудесными людьми он подразумевает и таких, как , думалось мне,— значит, человек справедливый. Являясь депутатом от нашего округа и зная, что его видят здесь впервые, он, однако, не подделывался под собрание, а тут же постыдил, сказав, что мы лентяи, у нас даже клуб так запущен, что в нем впору волков гонять. Он понравился нам за открытость и правдивость, весь зал рукоплескал ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146