«Хоть бы не опьянеть,— думает про себя Петрусь,— а то дядька Владысь еще вообразит невесть что... Я сейчас поговорю-таки с ним, сейчас скажу. Эх, если б он только согласился! Могли бы вместе и поехать»,— раздумывает Петрусь. Он хочет стать таким, как дядя Владысь, и быть вместе с дядей Владысем теперь его самая большая мечта. Он отодвигает недопитую рюмку, чтоб случайно не опрокинуть, и поближе подсаживается к дяде Владысю. Но тут же, оттирая Петруся, тянется к дяде чуб Виктора.
— ...Мы уже пробовали и так и этак, и ничего у нас не получается. Видно, я что-то не до конца продумал, дядька Владысь.
— Проверим, Виктор,— говорит Владислав.
К самоходному комбайну Виктор придумал приспособление, чтоб собирать колосья, остающиеся на стерне, но выходит не очень чисто. Это приспособление не дает Виктору покоя, и он говорит о нем с дядей Владысем с самого начала, просит его помочь.
— Проверим. Сделаем чертеж, рассчитаем, не волнуйся,— говорит дядя Владысь.— Потому что мысль у тебя ценная, Виктор. О, если это получится...
— Вот я и говорю...
— Оставь, Виктор, пусти, дай же мне поговорить хоть минутку! Вот привязался,— отстраняет рукой чуприну Виктора Петрусь.
Пераплыву рэчку, Сяду на брусочку,—тонко выводит тетка Христина.
Чуб у Виктора разлохматился, лезет на лоб. Но он упорно нависает над Петрусем, оттесняя его от стола.
— Виктор, погоди! — просит Петрусь.— Ну, минутку помолчи, дай мне поговорить... Дядька Владысь,— начинает он, уже отодвинув Виктора.— Я вас очень прошу — возьмите меня с собой.
— Как это? — смотрит на него Владислав, пережевывая кусочек полендвицы.
— Ну, с собой, на целину.
— Погоди, погоди! — говорит Владислав и перестает жевать.
— Когда ехали от нас на целину, так меня не было дома, был в Любани на курсах механизаторов,— объясняет Петрусь.
— Ну?
Петрусь совсем близко наклоняется к уху дяди Владыся, потому что стоит шум, а громко говорить он не хочет. Ему хорошо видна и бритая дядина щека, и висок с мелкими искорками седины, и розовые, легко проведенные морщинки на шее, и волосы на ухе, и кажется Петрусю, что так может быть только у дяди Владыся и что дяде Владысю это очень к лицу.
— Дядечка Владысь, я очень вас прошу... Мне так хочется,— шепчет Петрусь.
— А что скажет мама? — спрашивает Владислав и снова начинает жевать полендвицу.
— То же, что и вы. Лишь бы вы захотели.
— А директор совхоза?
Чуб Виктора опять тянется к дяде Владысю, но Петрусь отодвигает брата плечом. Он шепотом повторяет дяде Владысю все ту же просьбу:
— Если бы вы сами сказали директору совхоза, что это очень нужно...
— Гм... Здорово ты, Петрусь, надумал,— говорит Владислав.— Что ж, можно попытаться... Мне это самому очень нравится, Петрусь.
— Ой, как хорошо было бы, дядечка! — только и может сказать Петрусь.
— Аксеня! — подзывает Владислав сестру.— Петрусь хочет ехать вместе с нами, ты слышала?
— Мамочка, вы только...
— И забирай ты его, Владыська,— видно, давно уже зная о мечте сына, говорит Аксеня.— Он же мне жизни не дает. А при тебе, я знаю, он человеком станет. Но отпустят ли его?
— Отпустят! Только пускай дядька Владысь сам скажет.
Не заметили, кто налил чарки, но Аксеня просит выпить.
Снова над столом поднимаются руки, и не попадают рюмка в рюмку, и капли, поблескивая, падают на стол.
— Подождите,— кричит тетка Христина,— подождите! Выпьем, но с одним условием: пусть Владысь споет песню.
— Правильно!
Владислав подымается и протягивает над столом руку. Конечно, он споет. Свою любимую. Только — черт! — как же она начинается? Скажи на милость, забыл.
— Постойте, ну как же это? Ну — партизанские сестры...
— «Ой, березы да сосны»! — подсказывает Петрусь.
— Вот-вот! — Владислав, все так же вытянув руку, как бы собираясь дирижировать, затягивает чуть хрипловато и низко:
Ой, бярозы ды сосны, Партызанск1я сёстры, Ой, шум л 1вы ты лее малады!
Все сидящие за столом смотрят на Владислава и молчат, как бы оценивая: ладно ли начата песня? Владислав выдержал паузу, и, когда так же низко и хрипловато запел опять, сразу же подхватили остальные голоса:
Только сэрцам пачую Вашу песню лясную Ды успомню былыя гады.
Широко, могуче поплыла песня. Но в песне выделяются два голоса — Петруся и Виктора. Видно, что братья пели эту песню не раз. И как только в нее вступили Петрусь с Виктором, стало ясно, что никому больше петь не нужно:
надо слушать. И незаметно в песне остались только Петрусь и Виктор. Когда начался куплет, их голоса тут же разлучились, и каждый повел по-своему, но так, что один не мог звучать без другого.
Ды успомню пажары, варожыя хмары, заве халодиых вятроу, слату, нягоды, начныя паходы, агш партызансшх кастроу,— состязались два голоса. Виктор тянул мелодию низким, мягким, густым баритоном, опершись склоненной головой на ладонь. А Петрусь откинулся на спинку стула, обхватил ее руками, закрыл глаза, и голос его звенел где-то высоко, так, что, казалось, никогда не встретится с голосом Виктора. Чудилось, будто песня вырвалась в далекий простор полей и голос Виктора катился там эхом, а Петруся — без конца звенел и звенел в поднебесье,— звучат два голоса — высокий и низкий,— разлучаясь и находя друг друга. И не дождавшись конца паузы, возвращаясь от своих мыслей- воспоминаний, начинает Владислав и поднимает голову таким резким взмахом, что волосы откидываются назад.
И снова сплелись, соединились и плывут два голоса: один — в шуме и эхе дубрав, другой — в бескрайней выси поднебесья, и не могут, не могут никак разлучиться, и плывут без конца.
Кончили песню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146