Поднявшись, он тихо побрел в переулок, все еще склонив свою волосатую, такую непричесанную, разлохмаченную и такую милую голову.
ПРИГЛАШЕНИЕ К ТАНЦАМ
Как бы хотелось, чтобы некоторых поступков, совершенных нами в жизни, не существовало.
Я работал в газете. Однажды по телефону робкий девичий голосок сообщил, что у них, в техникуме, будет вечер, на который они и приглашают молодых парней из нашей редакции.
Техникум находился далеко за рекой. Нужно было перейти узкий, настланный толстыми шершавыми досками мост, высоко поднятый над водою, потом пройти по длинной улице, повернуть направо на такую же длинную и узкую, в конце которой стоит древняя церковь. Вечер был теплый, мягкий, сумерки сгущались быстро, старые раскидистые липы, посаженные вдоль улицы, делали ее совсем темной. Наконец налево весело засветились окна техникума, выхватив из темноты и низкий крашеный заборчик перед ними, и кусты сирени, и стершиеся доски тротуара, и круглый булыжник мостовой. И вот дверь в зал, сразу с темной улицы на яркий свет — в гомон молодых голосов, брошенных навстречу взглядов, девичьих нарядных платьев, причесок, улыбок. Я почувствовал, как робко и радостно встрепенулось сердце оттого, что вступаю в какую-то желанную неизвестность.
На сцене разыгрывали драматические отрывки, декламировали стихи, показывали акробатические номера, пели песни — и соло, и дуэтом. Всего понемногу, теперь бы это назвали самодеятельностью. Наконец занавес опустился, на край сцены выскочил светловолосый паренек в вышитой рубашке навыпуск, перехваченной цветастым поясом с кистями, спущенными с левой стороны, и, сложив у рта руки трубочкой, крикнул:
— А теперь — танцы!
В одно мгновение скамейки и сбитые в ряд стулья были сдвинуты в стороны, посредине образовался широкий свободный круг. Кто-то у сцены поставил голубую табуретку, откуда-то появился и сел на нее гармонист. По залу прошла первая тревожная волна вальса; закружились пары.
Я тоже высмотрел девушку. На составленных рядком стульях, отодвинутых подальше к стене, чтобы не мешать танцующим, среди других, ожидавших, вероятно, приглашения, сидела и та, которая остановила мой взгляд. В темно- вишневом платье с глухим воротничком, с чуть взбитыми каштановыми волосами. На лице то ли удивление, то ли сдержанная настороженность. Тот образ, который особенно
нравился мне. Она сидела, облокотясь на спинку стоявшего перед ней стула. Я подошел и почтительно, как умел, наклонив голову, пригласил на вальс.
— Я не танцую,— строго и даже, как показалось, неприязненно сказала она.
И отказ, и тон, каким это было сделано, очень меня обидели. Невольно я подумал: если бы подошел парень рослый, статный, красивый, сразу же поднялась бы, а мне, вот такому, не очень заметному, пожалуйста — осади назад. И захотелось такой же обидой отплатить и ей.
— Слишком много гонору у вас, церемонная панночка,— сказал я, нарочно вставив это пренебрежительное «церемонная панночка», чтобы она поняла, какая холодная и злая ее красота.
Весь вечер я танцевал уже с кем попало и все подряд, словно отбывая повинность, и ни на минуту не оставляла меня боль обиды. Время от времени, кружась в танце, поглядывал я туда, где сидела девушка, и мстительно радовался, что сидела она одна. Так ей и надо, думал я, может, теперь поубавится ее фанаберии.
И вот настал конец вечера. Гармонист широко растянул мехи, заиграв марш. Зал наполнился новым движением: разогретые, разрумяненные, счастливо утомленные, все двинулись к выходу, кое-кто даже не успел еще отпустить соединенных в танце рук. Но я и теперь взглянул на девушку: она выжидала, пока выйдут все.
И когда у выхода оставалось уже несколько человек, девушка откинула правую руку за спинки стульев, достала оттуда два костыля и, подставив их черными клеенчатыми головками под мышки, последней пошла из зала на своих неживых ногах.
ЦЕЛОМУДРИЕ
Перед выходным днем мы постарались скорее закончить работу, чтобы раньше других успеть в баню.
И правда, только что помылась женская бригада, мы шумно ворвались в предбанник и стали наперегонки раздеваться и разбирать тазы. И когда уже добрая половина нас была в мыльном отделении, на пороге появился красный и мокрый от пота механик и крикнул:
— Стойте, еще не все женщины помылись! Там еще женщины моются, подождите!
Только теперь мы увидели, что дверь в парильню закрыта. Это как стегануло парней, они заулюлюкали, засвистели, подняли страшный гам, радуясь, что можно весело почудить. И каждому хотелось отличиться в этом чудачестве. Кто-то крикнул «ура!», кто-то на мокром скользком полу пустился вприсядку, кто-то на высокой ноте сыпанул озорными частушками. Самый же отчаянный заводила и смутьян Митя Харченко, веснушчатый и огненно-рыжий, по-медвежьи волосатый и кривоногий, с полным тазом подбежал к парильне, неизвестно ради какого удальства окатил себя ледяной водой и забарабанил кулаками в дверь.
— Эй, красавицы, открывайте! Пустите и нас погреться!
Подбежали и другие и постарались не отстать от своего
верховода.
— Дорогие и хорошие женщины, выходите к нам, веселей будет!
— Открывайте, пока мы не разозлились!
— Мы же тут вас так любим, что...
Разумеется, каждый прибавлял какое-нибудь недоброе или скользкое слово, стараясь перещеголять других в остроумии.
Как это часто бывает— где-то глубоко в себе мы очень любим женщину, бережно носим в сердце ее образ, шепчем ей самые сокровенные наши слова, всю жизнь ищем ее нежности и ласки. И как это часто бывает — на людях мы можем причинить ей обиду и самую великую боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146