В мое сердце закралось недоброе предчувствие.
И правда, некоторое время спустя рано утром прибежала Марьяна в распахнутом пальто, с растрепанными волосами и, горько плача, кинулась Лине на шею: исчез Иама.
— Как исчез?
А вот так: вчера под вечер ходил на почту, посылал какую-то телеграмму. Дома они спокойно поужинали, поговорили снова о Монголии. А утром Марьяна проснулась от необычной тишины в доме. И не было ни чемоданов, ни аквариума, ни Иамы.
— Постой, не горячись, Марьянка,— пробовала успокоить ее Лина, уводя в комнату и утирая ей слезы.— Возможно, он уехал на гастроли, он ведь куда-то ходил, договаривался, а тебе не успел сказать. Вернется, и все будет хорошо.
— Ах, подожди,— вдруг расширила глаза Марьяна, вспомнив что-то. — Мне же не зря говорили о какой-то женщине. Я знаю, где он.
И тут же, так и не причесавшись, с мокрым от слез лицом выбежала на улицу.
Марьяна помнила в Москве один дом возле Сенного рынка, хозяйку его, полную женщину, у которой они часто бывали. На этот раз ее встретила другая женщина, немолодая, но стройная, когда-то, видать, красивая, с высокой прической, в платье с глухим воротником, которое ее очень молодило.
— Кого вам?— спросила она.
— Мне Иаму. Володю, — поправилась Марьяна, желая показать этим, что тот, о ком она спрашивает, близок ей.
— Такого здесь нет.
— Как раз есть, вот его чемоданы. И аквариум.
— Ах, чемоданы? Ну чемоданы есть, а его нет. И не будет.
— Все равно я подожду,— сказала Марьяна и села на большой, такой знакомый ей чемодан.
Женщина ушла в боковушку. Марьяна узнавала эту комнату, теперь такую страшную и чужую. Низкий потолок, сумрак от плотных занавесок, железная кровать сразу у входа, отгороженная ширмой. Сидела и вспоминала Мурманск. Даже не заметила, сколько прошло времени. И вдруг вошел Иама.
— Ты? — удивился он. И не успела Марьяна опомниться, как он сказал: — Ты сейчас поедешь назад, дочушка. Обязательно поедешь назад, правда? Ты всегда слушалась меня, слушайся и теперь: ты сейчас поедешь назад. Я провожу тебя на вокзал, возьму билет. Ты умница и все сделаешь так,
как я говорю. И не плачь, и не отчаивайся, и будь веселой — слышишь? Ну вот и пойдем.
Марьяна покорно пошла, покорно на вокзале взяла из его рук билет и поднялась в вагон. И через несколько минут мосле того, как поезд тронулся, обо всем забыла, будто никакого горя и не было. Неожиданно откуда-то пришли к ней легкость и веселость. С чувством этой легкости и веселости оживленная, какая-то совсем новая, она пришла к нам.
Ну?— нетерпеливо спросила Лина.
— Все! — беззаботно сказала Марьяна.— Все кончено, я одна, мне спокойно и легко.
— Нет, погоди, расскажи толком.
— Что ж рассказывать: вернулась и живу. И словно ничего не было, словно все только приснилось. Мне без конца хочется смеяться, радоваться, плакать — давно я не чувствовала себя такой свободной...
На этом рассказ можно было бы закончить. Но есть обстоятельства, которые имеют к нему непосредственное отношение. После первого, закрытого просмотра программы за кулисы к Иаме пришел элегантно одетый молодой человек и попросил его сходить в бухгалтерию за гонораром. Марьяна оказалась наедине с этим человеком. Он назвался Артуром, сказал, что она самая красивая и самая пикантная женщина на свете и что он был бы счастлив, если бы они могли завтра встретиться.
— Я буду ждать вас у Красного костела ровно в десять часов утра,— сказал этот человек.
— Что вы,— запротестовала Марьяна.— Я замужем, и никакие свидания мне не нужны.
— Не верю,— настаивал человек,— Вы молодая, красивая, перед вами надо стоять на коленях. Хотите, стану?
— Перестаньте! — рассердилась Марьяна.— Вы недобрый человек!
— Сейчас придет ваш муж, и нам нельзя будет говорить. Помните, ровно в десять я жду вас.
Показался Иама. Элегантный человек откланялся, исчез.
А на следующее утро Иама разбудил Марьяну.
— Вставай, дочушка, а то опоздаешь.
— Куда, Володя? — спросила Марьяна.
— Он ждет тебя. Разве ты забыла, что на десять часов у вас назначено свидание?
У Марьяны похолодело сердце...
Теперь, возвратившись из Москвы, она стала припоминать и другие моменты. Часто, проснувшись утром, она чувствовала во всем теле изнеможение и истому, и на руке, где-то возле запястья, как бы оставался след чужого настойчивого прикосновения. Вдруг ей подумалось, что женщину, которую встретила у хозяйки Иамы, она знала раньше. И вспомнилась не то правда, не то просто слух, что первая Иамова жена была у него тоже ассистенткой и что однажды, усыпив на сцене, он не разбудил ее. И что после этого он был лишен права на такие сеансы. И аквариум он возил как память, потому что ему запретили и фокус-с золотыми рыбками, когда Иама глотал их, а затем возвращал в фонтане воды уже разноцветными, каждую такого цвета, какой закажет публика. Разумеется, цвет у рыбок был прежний, но все видели именно тот, который заказывали.
Впервые Марьяна горько подумала и о том, что Иама никогда не был ей мужем, а только добрым отцом, и это, должно быть, его угнетало.
— Перед моими глазами как бы развеялся синий туман, и я все увидела в ином свете,— став вдруг серьезной, сказала Марьяна.— Мне легко и свободно, но и тревожно что-то. Мне жаль его. Он был очень добрый и очень любил меня. И я все думаю: почему он так поступил?..
История эта правдивая. Однако с тех пор прошло много времени, кое-что в памяти стерлось. Что-то приобрело более выпуклые формы, что-то потускнело или совсем утерялось. Повествовательная манера изложения потребовала свободы рисунка. И поэтому я позволил себе несколько изменить имена героев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146