Работники они были удалые, вот и отхватили этого покоса десятины три, может. Не бедная была семья: был хлеб и к хлебу.
Но тут и без беды не обошлось. Надоумили черти Я куша связаться с плотницкой дочкой Мариной. Здоровая была девка, грудастая такая. Щеки — как маков цвет горят. Пройдет, бывало, по улице — даже земля стонет. Работница, правда, золотая, но и распутница несусветная. Черт знает, чем она Якуша привязала, но он жить без нее не мог. Решил жениться. Родители и так и этак: сынок, пожалей себя, не бери на себя позора такого,— куда там, и слушать не хочет: женюсь! Что ж, и дубиной не остановишь: полезай в петлю.
Начали постепенно готовиться к свадьбе. Как бы там ни было, а обычай надо соблюсти. Но вдруг — пропал Якуш, как камень в воду канул. День ждали, другой — нет человека. Обыскали все вокруг — может, в колодец провалился или повесился,— не нашли. Ну что ж, решили: значит, от Марины сбежал. Кто хвалить его за это начал, а кто хаять.
Но тут стали вокруг кони пропадать у людей. То с ночного не вернется, то из хлева исчезнет — что за напасть? Стали на Якуша грешить: не иначе как он нечистым делом занялся. Клянут его, но боятся как огня. Очень отчаянный был человек. А однажды ночью соседнее село все прахом пошло, ни одного гуменца не осталось. Тогда уже всем обчеством решили в волость идти и просить заступиться.
После этого стало тише, да вдруг и сам Якуш заявился. Хорошо одетый, ухоженный. Пояса дорогие на нем, рубашка с манишкой, сапоги блестят, а портки так, может, просто с князя какого. Ну, известно, первым делом водка рекой полилась. Все село гуляй — у Якуша денег хватит!
Липнут девчата к Якушу, но только одна для него царица — Марина.
Женился-таки. Живут с родителями Базыль и Якуш — все будто бы хорошо. Кто его знает, может, виновата в том и Марина, но задумал Якуш так, чтобы хозяйство — и сенокосы те — ему одному досталось.
Скосили они свой участок: добрый там луг был, трава росла, как тростник. Место удачное, ровное, отлогое. И лесок недалеко.
Как-то раз Базыль с Якушем поехали туда за сеном. Наложили возы — ладные, широкие, и, пока уминали да обхорашивали, ночь подошла. А дорога далекая — верст с десять, пожалуй, будет. Якуш и говорит Базылю:
«А что, если б нам заночевать тут?»
«С чего это?»
«А зачем мучиться ночью? Думаешь, хорошо качаться на этих ямах?»
«Нашел чего бояться. Где объедешь, где плечом подопрешь. Что это — впервые? А завтра ведь нужно в Дятлище за бревнами ехать»,
«Успеешь со своими бревнами, никуда они не денутся».
«Как хочешь,— будто бы согласился Базыль.— Только же батька приказывал...»
«Ну, что там — батька! Сам видишь — ночь!»
Так и не поехали. Остановили лошадей, разложили костер, перекусили чем было, да и стали на ночлег устраиваться. Якуш долго лежал, глядя в небо, курил и сплевывал. Луна показалась над лесочком. Якуш поднялся, постоял, как бы прислушиваясь к чему-то, да и говорит:
«Базыль?» «А?»
«Ты спишь?»
«Нет. А что?»
«Спи, а я пробегу в лесок да пару вязков срублю. Благо, и месяц не сильно еще светит».
«Ну иди».
Покопался Якуш около воза, вытащил лопату, взял топор и подался в лес.
В лесу покружил немного, выбрал место, сгреб сверху листья и начал копать яму. Покопает, покопает, да и оглянется, прислушается. Довольно долго возился там.
Базыль спал, когда вернулся Якуш. Кони, сойдясь, изредка махали хвостами да терлись мордами друг о друга.
Якуш нагнулся над Базылем. В лунном свете было видно, как в его перепутанных волосах торчат сухие травинки. Якуш выпрямился, поднял топор и со всего маху опустил его. Базыль даже не встрепенулся.
Обтер Якуш топор сеном, потрогал ногой Базыля, чтобы убедиться, что тот мертв, взвалил на плечи и понес. А луна хорошо начала светить. Закопал Якуш яму, заровнял, нагреб наверх сухих листьев, разровнял их и, вытерев со лба рукавом пот, теперь уже украдкой направился к возам. Сначала шел, а потом бежал. То ли от страха, или в самом деле так было, но ему казалось, что за ним кралась и перебегала какая-то тень.
А это был лесничий. Вот же бывает: как ни прячься, а все равно кто-то заметит тебя.
Якуш позатирал следы, привел себя в порядок и поглубже закопался в сено.
Должно быть, даже самому отъявленному злодею не легко убить человека: так и не заснул он. Что ему чудилось, о чем думалось — кто это скажет? Только рассветать начало, а он уже был в дороге.
То ли чтобы смелости себе больше придать, то ли чтобы на людях виду не подать, но он даже песню запел, негодник. Едет, заливается — даже лес звенит. Ему уже грех не грех, где там! Ой, до чего зверь человек бывает... Но версты за четыре до дома его уже поджидают стражники.
«Куда едешь, человече?» — спрашивают.
«Сено домой везу — видите же».
«А откуда сено?»
«С Заболотья. Там же сенокосы наши».
«Один ездил?»
«Один».
«А может, с братом?»
«Так брат же ушел куда-то».
«И ты не знаешь куда?»
«А что я — пастух ему? Еще вчера вечером ушел куда-то. Может, уже дома».
«Дома? А может, в лесу?»
Почуял Якуш, что быть беде. Зыркает глазами: как бы убежать.
«Слезай с воза!»
А он одно долбит:
«Не знаю, где он».
«А мы знаем — идем».
Откопали ту свежую яму. Ну что ж: стоит Якуш, улыбку кривую состроил, как бы говоря: быстро же вы меня зацапали, прохвосты.
Так и пропали оба брата из-за жадности человеческой. Только от Макара потомство пошло. Но их уже всех стали называть Зарубчиками. Вот, детки, потому и меня Зарубчиком зовут... Не пан мне дал такое прозвище, а люди...
Темная, глубокая тишина стоит во всем свете. Костер давно потух, чуть высвечивая последними угольками белую дедову бороду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146