Звенел потолок, звенели стены, и все окружающее казалось закутанным в глухую белую вату: и чужие голоса, и стук крови в висках, и думы — мягкие, медленные и глухие. Захотелось спать.
Доктор вернулся в свою комнату и, задумавшись, долго сидел у стола. Что он мог сделать? Нужны лекарства, нужно нормальное больничное питание. А где их взять? И то и другое на фронте. Даже лучшие врачи — там. Какая это страшная болезнь, когда нервы устали, когда не хотят больше бороться и тело никак не может окрепнуть! Действительно страшно.
Лекарство он постарается достать, чего бы это ни стоило. Он сам поедет в Ташкент, он облазит там все, что можно. Сходит, наконец, в военный госпиталь,— неужели и у них не достанет? Нет, он выпросит — у него ведь тоже люди. А вот где взять масло, молоко? Из чего сварить бульон, где достать печенку? И где она возьмет эти тысячи, чтобы купить все? Ей и продать-то нечего.
Доктор начал ходить по кабинетам, по коридору, по кладовым, по кухне — только бы чем-нибудь заняться. Опять пошел по палатам.
Наталья спала. Он тихо подошел к ее койке, взглянул на ее лицо. «Ты у меня еще будешь танцевать»,— горько подумал он о своей казенной фразе. А что он мог ей сказать? Чем мог помочь? Своей верой? Он верит в жизнь и борется за нее, но он знает и законы смерти.
Старуха, на которую сослался доктор в разговоре с На
тальей, поманила его пальцем. Жестом руки приказала сесть, нагнуться к ней.
— Ты солгал ей, доктор, скажи?— Она указала глазами на Наталью. Лицо ее было маленькое, сморщенное, губы запали, и говорила она как-то мягко, будто слова слипались одно с другим.— Ты не бойся, добрый человек, она спит, не услышит.
Доктор обвел взглядом палату. Сплошь белые койки, и всюду под одеялами линии худых рук, ног. Действительно, может, спят люди, может, думают каждый о своем.
— В чем я солгал, тетушка Богуцкая?
— Слушай меня, доктор: ты не вылечишь ее. Я хочу помочь тебе.
— Как же ты мне поможешь?
— У меня тут и дочь, и внучки, добрый человек. Они мне всего носят — и масла, и яйца, и всякого добра. Наталью ты не поправишь без этого. Ей некому помочь, она зачахнет.
— Я понимаю, тетушка Богуцкая.
— Не бубни, сначала выслушай. Ничего ей не говори, иначе она не возьмет. Бери моего сколько хочешь. Если надо будет, мне принесут еще больше. Вот так, добрый человек. Ты же ей сказал, что жить будет, так и сделай.
Доктор нашел сухую старческую руку, погладил. Часто словами нельзя сказать того, что скажешь взглядом, прикосновением.
...Через два месяца Наталья впервые поднялась и тихонько добралась до окна. Она шла очень долго, не веря, что может переступать ногами, касаться руками вот этой холодной белой стены.
К стеклу тянулась тоненькая ветка акации, и один молодой листик пытался коснуться стекла. За окном цвел сад, в цветах его с одного на другой перелетала пчела, зарываясь рыльцем глубоко в тычинки. Светило солнце с бесконечно далекого ясного неба. Щебетали птицы, была весна.
За садовой изгородью просвечивалась улица, и по ней ходили люди, каждый своим шагом, кто быстро, обгоняя других, кто медленно; каждый со своими заботами и хлопотами. Боже мой! — опять жизнь, настоящая жизнь, давно не виденная, давно не ощущаемая жизнь!..
От всего этого на Наталью хлынуло столько радости, что она потеряла сознание и упала на пол.
Глава вторая
Наталья допустила ошибку: она не сказала Казимиру, что у нее была дочь. Был муж, но нет его — разве мало людей забрала война. Словом, нет, и зачем об этом говорить. Зачем копаться в том, чего не вернешь.
— Осталась одна,— сказала она Казимиру.
— Нелегко, видно?
— А что поделаешь!
Наталья работала на заводе в отделе капитального строительства. Там впервые увидел ее Казимир. Он зашел спросить, почему отдел так долго не дает актов-процентовок на строительство. Начальник отдела, добродушный, чуть тронутый сединой инженер, объяснил причину задержки и пообещал завтра же сдать. Тем более что он сам заинтересован в этом: если не поступят с завода деньги, ему нечем будет расплатиться с рабочими. Беседа продолжалась недолго, но за это время Казимир успел осмотреть контору и в дальнем углу за чертежным столом увидел Наталью. Так иногда бывает: увидишь впервые человека — и неизвестно почему он западет тебе в душу. Наталья чертила. Углубившись в какую-то далекую, только ей одной известную думу, она даже не подняла головы, не взглянула на Казимира. Казимир ушел, весь день занимался своими делами, а Натальин профиль неотступно стоял перед его глазами.
Приехал Казимир из главка, произвести ревизию, дней на пятнадцать, а только тронул — нечего и ревизовать. В бухгалтерии все запущено и запутано так, что не знаешь, где начало, где конец. Этому легко найти объяснение: все квалифицированные работники, даже сам главбух, были на фронте. Вся бухгалтерская работа легла на плечи молодых девушек, которые раньше умели разве только разнести проводку по карточкам, выписать накладную или сделать реестр документов. Кого можно было обвинить в том, что, заменив бухгалтеров, они взяли на себя непосильный труд? Казимир сообщил в главк о положении на заводе и просил продлить командировку еще дней на пятнадцать, потому что надо помочь людям, научить их хотя бы самому необходимому. Командировку продлили, а когда не хватило еще пятнадцати дней, приказали остаться, пока работа конторы не будет налажена. Так и остался Казимир на заводе за главного бухгалтера, даже неизвестно на какое время. А втянулся в работу, привык к
людям, и казалось — иначе не могло и быть. Казимир не принадлежал к числу увлекающихся людей, но Наталья все больше и больше тревожила его сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146