— Думаешь, легко было начинать? — говорит он, обращаясь к сестре.— Нелегко. Волынили, пугали, поносили — а не поддались. Говорили: собрались лежебоки, лентяи, а эти лежебоки землю вверх ногами поставят! Конечно, было тяжело. Бывало, станешь — смотришь, смотришь, и страх берет: как начинать, с кем начинать и с чем... Теперь обосновались. Люди сами приходят, просятся, чтобы приняли.
Человек рассказывает, а я ловлю себя на том, что не нахожу того, что приехал искать здесь.
— Теперь, главное, нам со строительством кончать нужно,— подумав, говорит человек.— Года два погорюем, помыкаемся, а там — жить будем так, что лучше не нужно...
Я пришел в листьях найти свою весну, которую человек должен носить в памяти, и не нахожу ее. Даже ничто не может напомнить ее. Мимо проходят новые, незнакомые — а может, забытые — села. Просторными усадьбами прикрепились они к земле. Огромными зданиями, новым обликом человеческой силы разрушилась извечная идиллия тишины. Разрушилась пустынная, бескрайняя равнина, где должны были плакать или кричать потерянные одинокие два куста — в музее. Виден молодой смелый размах. Колхозы. По пути мы проезжаем через них. Черная, с тракторными следами вспаханная земля. И много простора. Куда ни глянь — нужно далеко устремлять взгляд, чтобы догнать зазеленевшую даль. Но по пути встречаются и другие, мне незнакомые — а может, забытые — хутора и поселки. Глухие заборы, огороженные усадьбы говорят о том, что тут мог расти, рос крепкий фермер — национал-демократический трамплин к буржуазной реставрации.
Нет, не узнать родных мест.
Разрушилась идиллия тишины.
Человек рассказывает о борьбе людей с людьми, людей с землей — за социализм. Он до того увлечен рассказом, что каждому слову хочется верить — невозможно не верить ему. Этот небольшой суконный человек совсем невидный, а как хочется его слушать и слушать.
И тогда хотелось думать так.
В городах магистралями улиц — на фабрики, на заводы, на окраины, в центр — подается человеческий ток.
Город — система. Как же отставало от него село! Как долго плутало оно: болотами, межами, сохами, полосами, жерновами, фольварками, выгонами, малярией, запахом человеческого пота и крови,— чтобы только теперь выйти на дорогу. Разрушилась извечная идиллия тишины. Виден смелый разумный размах — просторы помолодевшей земли.
Земля сдала свою вековую команду над человеком.
Началась борьба людей с людьми, людей с землей — за социализм. Машинами, волей, жаждой, техникой, новыми нормами прав — широким фронтом человек наступает на землю. И отсюда начинается новая весна человека.
Да.
НЕНУЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Я живу на окраине города. На улице ласковой замшей растет трава. Тянутся деревянные тротуары со щелями между прогибающимися досками. На заборах свешиваются душистые ветки сирени и вишен. Как в деревне, поют петухи, хлопая крыльями перед началом своих выступлений. Лают собаки. Словом, город слышится только издалека: сигналами автомобилей, протяжными гудками паровозов да грохотом ломовых телег, перевозящих металлический лом. Здесь много неба, свежего воздуха, запаха цветов и трав.
Еще с полудня все предвещало дождь. Самые верные приметы были налицо: парила земля, в воздухе стояла душная синяя дымка, клонило ко сну, собаки с высунутыми языками жались в тень.
Дождь пошел с громом, с шальным свистом ветра, с молнией. По улице сразу же потекли ручьи. Заплескалась под крышами вода. Умылись кусты сирени. Красота! В такие моменты я возбужден. Буйство природы мне по душе.
Гром отдалился, только иногда долетают его приглушенные раскаты с далекого темного края неба.
Я распахиваю окно на улицу. В комнату врывается свежий ветер, яркий запах земли и зелени, стеклянный звон капели и —радость.
Я стараюсь как можно больше вдохнуть и этой свежести, и радости. Высовываюсь из окна. Подставляю под дождь голову, ловлю капли руками. Капли холодные. Они затекают в рукава, за ворот. Наконец я чувствую, что хватит — вымок до нитки. Отряхиваюсь и вытираюсь полотенцем.
Проходит гроза — успокаиваюсь и я. Наблюдаю за плывущими в ручейках щепками, соломинками, окурками, пока они не попадают в пену. Мне легко, хорошо, ни о чем не хочется думать. Я отдыхаю.
— Может, отхватим?
Это спрашивает мой сосед Толя. Он живет в смежной комнате, за перегородкой. Я знаю, он только что закрыл учебник «Экономическая политика СССР» Сарабьянова и теперь тоже хочет отдохнуть. Он будет играть, а я — аккомпанировать ему.
— Давай, — соглашаюсь я.
Мы садимся перед раскрытым окном. Раздвигаем занавески — нам надо не только вдыхать, но и видеть всю эту последождевую свежесть. И чтобы слышно было, как идут машины, как прохожие шлепают по мокрому тротуару подошвами, как лают собаки.
Толя дает мне гитару. Сам берет мандолину.
Я умею аккомпанировать две вещи: белорусскую польку и вальс «Над волнами».
— Начинай!
Пальцы мои не очень искусны, то гриф для них толстый, то далеко один от другого лады, то струны режут их. Выходит фальшиво. Толя злится.
— Ты чище бери!
— А, черт, не выходит.
— Дай-ка сюда... Ну, вот так!
Он показывает.
У него — без фальши.
Снова начинаем. Я стараюсь играть так, как показал Толя. Пальцы не поспевают, я тороплюсь, и мне становится жарко. Чертова штука эта музыка: ее легко слушать, но не так-то легко делать.
Наконец, кажется, я стал попадать в такт. И вот, когда
думалось, что все идет уже как надо, почувствовал, что кто-то стоит у окна. Поднимаю голову и вижу незнакомого человека. Бросается в глаза его необычный вид. Под домотканой синей вылинявшей рубашкой торчат острые, узкие плечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146