— Как вы себя чувствуете, скоро совсем поправитесь?
— Думаю, пора выписываться. Просто грех уже оставаться здесь.
— А костыли?
— Ну что ж, похожу немного на костылях. На фронт мне все равно не ехать, оттуда я уже списан. А так — здоров.
— Очень рада за вас... Значит, теперь уже можете сами читать?
— Конечно,— говорил Сушинский, понимая, что она вспомнила то время, когда он был едва жив. — Я никогда не забуду вашей заботы.
— Возьмите!— Лена передает ему письмо.— Теперь уже я могу его отдать.
Это письмо от Тани. Но Лена сейчас помимо воли смотрит на Сушинского с неприязнью: вот, полюбуйтесь, какая у вас подруга.
— Ну и ладно,— говорит Сушинский, прочитав письмо и разорвав его на клочки.— Спасибо, что сберегли. Теперь я, по крайней мере, чист перед вами.
— Почему передо мной?
— Мне нужно быть чистым только перед вами, Лена.
Когда Сушинский выписался, Лена пошла его проводить.
Они шли очень медленно. В кителе с погонами, чисто выбритый и взволнованный, он был какой-то новый, как будто давно знакомый и вместе незнакомый. Это было даже приятно. Опираясь на костыли, он старался держаться на некотором расстоянии.
— Ну вот, уедете, может быть, когда-нибудь вспомните и обо мне.
— Я никуда не уеду.
— Как?
— А так. Тут много заводов, работы хватит, я инженер-конструктор. Сразу же и пойду куда-нибудь оформляться.
— Где же вы будете жить?
— Еще не знаю.
— Сядем.— Они шли через парк, где осталась одна, всегда пустовавшая тепёрь скамейка.— Вам еще нельзя много ходить.
Они долго сидели, жалея, что раньше слишком мало разговаривали. И было приятно и тревожно, что что-то кончилось и у каждого должно начаться что-то другое. И того, что кончилось, было жаль.
— Из-за вас я не могу никуда уехать, Лена. Вы слышите?
— Слышу. И знаю. И мне не хочется, чтоб вы куда-нибудь уезжали, Андрей.
— Я хочу быть всегда возле вас. Совсем близко.
Лена молчит. Молчит и ждет Андрей. Уже темно — огней нет, эта роскошь не по военному времени. Только где-то далеко нетерпеливо, резко свистнул паровоз.
— Я понимаю, о чем вы говорите, Андрей. Но это невозможно. Я люблю другого человека. Больше, чем вас.
— Кто он?
— Его тут нет.
— Он вас ждет?
— Не знаю.
— Где он?
— На фронте.
— Жив?
— Не знаю. Я его, может быть, никогда больше не увижу. Только два письма было от него.
Долго молчат, думая каждый о своем. У каждого своя судьба, своя жизнь, свои тревоги.
— Он вас очень любил?
— Я любила его.
Еще помолчала. Сказала:
— Я всю жизнь буду его любить. Даже мертвого.
— А я буду любить вас, вот такую, Лена.
— Даже если бы я вышла замуж и потом узнала, что он жив, я ушла бы к нему, Андрей.
— Я это понимаю, Лена. И еще больше люблю вас...
Тем другим был Николай. Он привез сюда эвакуированный завод. Завод стали строить среди снегов в раскорчеванной тайге. Еще не было ни стен, ни крыши, выла метель, трещал мороз, а станки под открытым небом уже вертелись, потому что нельзя было терять ни одного дня, надо было работать на оборону. Жили в палатках под брезентом, в землянках, в бараках, сбитых из досок, обложенных соломой. Только к весне появились домики и теплые бараки, которые можно было назвать жильем. Николай был главным механиком, Лена — лаборанткой, как химик по образованию, хотя институт окончить она не успела.
Ах, какие это были трудные и хорошие дни! Непрерывная работа, бесконечные хлопоты, лишения и постоянное чувство высокой ответственности, сознание, что твоя судьба слита с судьбой Родины. И такие мужественные, суровые, простые и чуткие люди вокруг. Николай, казалось, не знал усталости никто не мог бы ответить на вопрос, в какую смену он отдыхает, потому что в цехе он появлялся в любое время дня и ночи, в пургу и в заметь.
Первая встреча их была довольно неприязненной. Нико
лай пришел в дощатую конторку лаборатории и раскричался на Лецу, что она задерживает анализы. Завод должен давать фронту только самое лучшее, самое новое, неведомое врагу оружие, надо тысячу раз испытать его надежность, тысячу раз менять технологический процесс, а этот технологический процесс зависит от Лены. Небритый, худой, с блестящими от недосыпания глазами, он стоял перед ней и рубил, точно молотом по железу:
— Ведь вы не девочка, должны понимать: каждая потерянная минута — это шаг врага по нашей земле.
— Хорошо, Николай Гаврилович,— сказала Лена.— Я просижу всю ночь, но сделаю.
И до того она уже не спала несколько ночей, едва стояла на ногах — худенькая, изможденная, в накинутом на плечи плохоньком пальто. Вставляя в гнездо пробирку, она покачнулась и, чтобы скрыть это от Николая, прислонилась к стене.
Долгим и тяжелым взглядом посмотрел на нее Николай и ушел. А через минуту вернулся. Он принес старый ватник и открытую банку консервов. Где только достал?
— У вас тут холодно,— сказал он.— Укройте ноги. А это — перекусите. А то я, кажется, совсем не с того начал.
Больше он никогда не кричал на Лену. Если было очень трудно, он сам приходил и помогал — и на это его хватало. А когда завод уже был построен и лаборатория разместилась в новом помещении, он как-то зашел, посмотрел и задумался. Было лето, за окном млела тайга. Ее рассекала дорога, и по дороге, тяжело груженные, шли и шли грузовики.
— Ты подумай, Лена,—сказал он, глядя в окно,— как было бы хорошо, если б не война.— Подошел сзади, положил ей на плечи руки и долго стоял, а Лена слушала эти широкие теплые руки.— Знаешь, о чем я думаю?—И сам же ответил: — Что когда-нибудь у нас будет маленький домик, пускай самый маленький — обыкновенная квартирка,— и ты будешь в нем хозяйкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146