Часто пишут длинные, пухлые рассказы, наполняя их необязательными, второстепенными подробностями, позволяя действующим лицам без умолку болтать, однако это уже не рассказ, а расслабленная повесть. К сожалению, иногда и пишутся так повести, когда не хватает силы написать рассказ.
Хочу затронуть модное явление последнего времени. Часто появляются в печати зарисовки, или эссе, довольно безликого, созерцательного характера, и называют их новеллами. Мне кажется, это неправомерно. Все-таки за новеллой должна оставаться ее пусть даже условная, но очень определенная особенность: энергичность, краткость, занимательность и неожиданность развязки.
— Еще один вопрос: какой смысл вы вкладываете в понятие «мастерство»?
— Мастерство — это не только сумма приемов. Мировоззрение, философия времени, способность понимать природу того или иного явления, темперамент, культура мышления, профессиональное умение распоряжаться изобразительными средствами, свободное управление словом,— все это и многое другое составляет творческую индивидуальность писателя и безусловно входит в понятие мастерства.
— Позвольте еще один, на этот раз действительно последний вопрос. У вас есть какие-то свои привычки в работе, свои эстетические взгляды, изобразительные средства; вы бываете довольны или недовольны собой, любите работать днем или ночью. Не могли бы вы рассказать и об этом?
— У каждого, разумеется, свои склонности и вкусы. Я, например, думаю, что в прозе мы недооцениваем публицистичности. Она придает произведению активность, гражданскую страстность, мужественность. Поэзия в этом смысле гораздо смелее прозы. Она не боится пафоса восклицательных знаков. Алесь Бачило, например, мог в поэтических строчках сказать «Радзгма моя дарагая», а мы в прозе будто стыдимся таких высоких слов. Правда, здесь необходимо соблюдать одно условие: публицистичность в прозе должна быть душевной, лирической. Но строгой.
Что еще могу сказать? Когда-то работал ночами, теперь — днем. Из-за чего потерял более половины успеха. Долго ищу начало. За неудачным началом обычно идет фальшь.
Знаю: если что-то не получается — нужно походить. Вообще когда ходишь, лучше думается. Я был бы гораздо счастливее, если бы можно было писать на ходу.
Люблю представлять себе чужую жизнь, когда вечером смотрю на чужие освещенные окна.
ИСКАНИЯ
Почти все, созданное мною, это частичка самого себя. Самый неисторический у меня рассказ — «У костра», самый небиографический — «Таиса». В первом нет ничего от истории, во втором — от биографии. «У костра» идет от бытовой литературной традиции, в «Таисе» — явные отголоски героической романтики. Все остальные произведения хоть в какой-то мере связаны с биографией.
Труднее всего писать, когда фактического материала очень много и он близко касается твоей жизни. Для романа это, вероятно, совсем неплохо, факты можно использовать по ходу сюжета, как фон, как атмосферу, как конкретную деталь, наконец. А для рассказа это плохо.
Пример тому — «Наталья». Материала было не только много. Он был в изобилии. Я целиком оказался под его властью. Казалось, все было ясно: сюжетное наполнение, характер героини, ее жизненный путь, атмосфера, в которой развивается повествование. Писал я повесть с истинным
1 Родина моя дорогая.
увлечением, в радостном возбуждении, удивляясь, как легко и ладно идет работа. А когда окончил, переписал набело и, поостыв немного, прочитал, у меня опустились руки. Это был добросовестный пересказ событий, через которые прошла чужая жизнь. Все гладко, спокойно. Нет в повести ни бурь, ни конфликтов, вся, она уж очень логичная и правильная.
Я убрал повесть в самый дальний ящик стола. В собственном произведении, тем более в свежем, не так легко разобраться. Причина оказалась самой простой: слишком раболепно я придерживался правды. Спокойное, ровное течение событий хорошо для реальной жизни, в художественном же произведении требуются нарушения, сдвиги — вымысел.
Повесть я стал писать заново. С сюжетным поворотом, казалось, совсем незначительным. В первом варианте Наталья, выходя замуж, рассказала Казимиру всю-всю свою жизнь, во втором — не призналась, что у нее была дочь, которую считала погибшей. В ее прошлой жизни было так много обид, что она хотела забыть их, никогда о них не вспоминать. Домысел же поставил Наталью в конфликт с самой собою, придал повести внутреннее движение.
Герои бунтуют и не слушаются автора довольно часто. Так было в «Прощании», с которым я долгое время не мог справиться.
Замысел был иной: душевная встреча любимых после очень долгого перерыва. И вот душевности не получалось. Время вмешалось в судьбу людей, они изменились. Поздно я понял причину: я выбросил из их жизни слишком большой промежуток времени, ничем не заполнив его. Пустота лишала образы естественности. Что бы ни делали мои герои, я видел, что делают они все натужно, не по своему желанию, а по принуждению автора. Я заставлял их встретиться друзьями, а они стали чужими друг другу.
От первоначального замысла ничего не осталось, прототипы не узнали бы себя в этих героях.
Зато узнала бы себя героиня «Лунной ночи» Волька, правда, не столько по внешнему виду, сколько по биографии. Это была Анна Боровлева, у которой я жил на квартире. Жаль было, что никчемный человек — ее муж — так жестоко надругался над ее душой. Конечно, я опоэтизировал эту женщину, но я видел в ней и судьбы других, чья доверчивость так часто сталкивается с жестокими испытаниями. В этом рассказе у меня не получался другой герой —геодезист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146