Отец ничего этого не трогал, а открывал боковой ящичек в сундуке, доставал из него бумаги и нес на стол. Он расправлял слежавшиеся квитанции по выплате долга, брал смятый, с неровными краями, вырванный из тетради лист, в котором химическим послюнявленным карандашом непослушными буквами были записаны имена умерших. Этот листок хранился как образец, чтобы каждый раз по нему можно было составить новый, не боясь кого-нибудь пропустить или вписать не того, кого батюшка должен был упомянуть в своей поминальной молитве в церкви. И, наконец, из ящичка вынималась и развертывалась на столе самая главная бумага — купчая. Наверху, во всю ширину листа, светлыми сдвоенными буквами сообщалось, что обозначенная в этом плане земля избывших владений Гогенлоэ переходит в полную собственность покупателя Алексея Скрыгана, сына Самуилова. В верхнем правом углу, в рамке, такими же светлыми, сдвоенными, только меньшими буквами было написано слово «экспликация». Что это слово означало, я не понимал, и тем более магически оно на меня действовало. В ту пору я уже немного разбирался в книгах, повсюду искал их, и каждое чтение в душе моей проходило как молебен. Самое значительное в загадках познания таилось именно в незнакомых словах, таких, как «пират», «изгой», «юдоль»,— за ними стояли и неведомые страны, и приключения, и неизведанные волнения, и сладкие неясные желания. Слово «экспликация» утратило, однако, сразу же свою таинственность, как только угадался его смысл. Под ним в столбик было написано, сколько в плане имеется удобной — пахотной — земли, неудобной — болот, кустарников, моховины, сколько под лесом. На карте все это обозначалось кружочками или овалами, иногда сплетенными в кружева, черточками и крохотными точками.
Чем тревожила отца эта купчая? Может, тем, что за землю еще не все выплачено, и если бы, боже упаси, не утвердилась новая власть, то пришлось бы сразу за все сроки отдавать и деньги, и проценты? Может, хотелось увидеть, как изменилась эта экспликация: намного ли убавилось за время хозяйничанья черточек и точек, которыми в купчей были обозначены болота и пески. А может...
Я никогда не додумывал до конца этого своего третьего «может», в нем было что-то очень тревожное для меня. Я уже знал, как зачаровывает людей земля. И не однажды видел, как мать уходила из дому.
За науку я благодарен отцу. Достаточно испытав на себе, как тяжело быть неграмотным, он решил меня учить. Подобрался мне и товарищ — сын нашего дальнего родственника Есипа Скрыгана, мой ровесник Алесь. Как только мы окончили церковноприходскую школу, отцы наши пошли к батюшке Сулковскому и попросили, чтобы он подготовил нас к поступлению в какую-нибудь школу в Слуцке. Батюшка охотно согласился помочь, стал репетитором.
Мы с Алесем оказались в Слуцке. И только здесь выяснилось, что батюшка подготовил нас в духовное училище. Но тут как раз подоспела Октябрьская революция: она создала свои новые школы первой и второй ступени. Правда, учился я немного и в гимназии во время польской оккупации.
Первый год мы не усердствовали в учебе. Шла война, всюду стреляли, было и страшно и весело. Мы, мальчишки, тайком бегали на станцию, собирали разбросанные там патроны и, найдя укромное место, разбивали их на камне. Или бросали в костер, а сами разбегались. Особенно нравилось, если стрельба начиналась беспорядочная, а пули с визгом разлетались в стороны, будто обозлившись. А однажды, при немцах, мы подкрались, отцепили несколько узкоколейных вагонеток и пустили их по рельсам вниз, к водокачке, стоявшей у реки. Вагонетки, домчавшись до насыпи на берегу, с разгона перескакивали насыпь и плюхались в воду, корежа друг дружку и поднимая каскады брызг. Разохотившись, мы занимались этим частенько, даже малым умом своим соображая, что это не только развлечение для нас, но и вред немцам. Но так продолжалось недолго: пока нас не попугали из винтовок.
Учился я легко, особенно легко давались гуманитарные предметы. И уроки учил я чаще всего не сам, а слушая, как их учит Алесь, с которым мы вместе жили на квартире у пани Стрижевской. Мы ютились на кухне, Алесь читал вслух, я что-нибудь мастерил. А потом повторял. Так и заучивал.
Однажды был случай, когда я чудом остался в живых. Школа наша была на Тройчанах, за рекой, ходить туда нужно было через Чертов мостик. Длинный, узкий, только для пешеходов. Зимой мы ходили напрямик, по льду.
И вот на исходе зимы вода в реке поднялась, залила берега, лед пучился на середине. Алесь заметил в стороне кусок оттаявшей прошлогодней доски, перебросил ее с берега на лед и перешел зыбкую хлябь воды. Ребята хотели было пойти за ним, но посмотрели — страшно. Не лучше ли возвратиться и пойти через мостик? Так бы и поступили, но как же быть Алесю: возвращаться или переходить речку одному?
Нет, одного его отпускать нельзя. Чтобы придать всем храбрости, я решил показать, что лед еще крепкий, разогнался и прыгнул, примериваясь далеко за доску. Все дальнейшее произошло неожиданно и легко: казалось, я еще не успел коснуться ногами льда, как почувствовал, что очутился под ним. Что делали ребята на берегу, не знаю, мне они помочь не могли. Прежде всего я попытался вынырнуть, но над головой был лед. И тут я сделал счастливое для себя открытие: лед снизу был пористый. Зная, что течением меня может отнести от полыньи, я, засовывая пальцы в эти поры, стал двигаться против течения. И — чудо — попал на полынью. Первое, что я увидел,— остолбеневших ребят. Но тут же кто- то из них догадался подать мне конец той же доски. Я ухватился за нее и выскочил на берег;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146