Домой я больше не попал, и последнее мое письмо семье, наткнувшись в дороге на линию фронта, вернулось в гостиницу. Военная моя жизнь началась в одном из военкоматов Москвы 24 июня, когда надежным другом стал автомат. За четыре года у военных дорог была бесконечная длина, были и свои суровые и наисправедливейшие законы. Но все время я помнил, что со Стасей расстался ненадолго. Она проводила меня по Марковской улице и сказала, как всякий раз говорила в таких случаях:
— Только не задерживайся, а то так долго ждать!
Сева не хотел уходить с моих рук. Он просился ехать
вместе со мной, и пришлось пообещать, что я привезу ему из Москвы большого* на длинных ногах, коня.
— Не задерживайся,— еще раз повторила Стася.
На всех трудных и ненадежных дорогах войны виделось мне, как пошли они тогда по улице, возле калитки остановились и, обернувшись, помахали мне рукой.
И наконец я снова вернулся сюда. Меня не покидает чувство, что это все тянется та моя командировка. Кажется, что уезжал я совсем недавно, но вот не узнаю своего города и жадно присматриваюсь ко всем переменам.
Я уже осмотрел просторную, наполненную голубизной неба Привокзальную площадь с ее ажурными домами-башнями, которые служат воротами для въезда в столицу моей республики. Видел красивейшую магистраль — устланный коврами живых цветов, убранный густыми рядами задумчивых лип проспект с его строгими линиями домов- дворцов. Ходил по величественно-спокойной и бесконечно широкой Центральной площади, украшенной скульптурной лепкой, литьем и красным гранитом. Склонял голову перед Круглой площадью, построенной как памятник вечной славы борцам, отдавшим жизнь свою за свободу и счастье
Родины; торжественный покой хранит бронза бессмертных венков у подножия устремленного ввысь обелиска, увенчанного орденом Победы. Видел бесчисленные переплеты строительных кранов, намечающих контуры новых домов и линии будущих улиц. И — парки, парки, широкие площади садов и скверов неизъяснимой красоты. Волшебные сказки из книги нашей мечты о Коммуне. Слава тебе, великий человек — победитель и созидатель! Слава разуму, воле, любви и труду золотых рук твоих!
Новый Минск мне незнаком. Каждый шаг вызывает новое волнение.
Но среди всех этих чудес где-то есть ничем не примечательная Марковская улица и на ней дом № 9, который, я не могу обойти. Мне нужно увидеть его или, если его нет, то хотя бы посмотреть на то место, где он стоял.
Последний день августа. Теплынь. Я прохожу мимо величественно-строгого здания ЦК. По отлогим ступенькам, которые перемежаются широкими площадками, спускаюсь к Свислочи. Миную теперь куда более богатый и роскошный парк имени Горького. Я примечаю здесь все, что для меня ново и незнакомо. Могучие деревья, кронами сомкнувшиеся вверху, хранят прохладу и тень. Я останавливаюсь, так как замечаю, что многого тут не могу понять. Мне кажется, что парк изменил свои границы. Ну конечно, все эти молодые деревца выросли на месте, где когда-то тянулись кварталы домов. Где-то здесь жил Якуб Колас. Я хочу хоть приблизительно найти то место и стараюсь мысленно восстановить улицу. Вот тут были ворота в парк, и вот тут, в тени, стоял тот бревенчатый, пахнувший сосною дом. Выло высокое крыльцо с точеными балясинами. Следы разрушений еще не успела прикрыть зелень, среди травы виден потрескавшийся от пожара камень...
Я иду дальше, проходя улицу за улицей. И все открывается передо мной новый и новый город. Я узнаю эти места только по старому Военному кладбищу с незатихающим шумом его вековых сосен.
«Та улица должна быть где-то вот тут»,— говорю я себе, глядя на пустырь, который открылся передо мною справа.
Пустырь подготовлен для застройки, он обнесен уже забором. На этом месте были также большие разрушения. Нмы, груды камней и кирпича заросли травой и бурьяном. Кое-где остались деревья, от корней которых поднимаются густые побеги.
«Нет, та улица, кажется, должна быть несколько правее,—
рассуждаю я, припоминая, где должна была кончаться Войсковая и начинаться переулок, который вел на Марковскую. — Кажется, она проходила вот за этим домом, возле которого я стою! А может, как раз на ней и стоит этот дом?»
Бесконечные дороги войны привели меня в низкий, светло-желтого цвета дом в Фергане, на улице Коммунистов, который назывался госпиталем. Я мог теперь спокойно вынимать из бумажника небольшой пакетик из белой бумаги, доставать оттуда светло-русый локон, завитый в полуколечко, и подолгу смотреть на него. Края пакетика потерлись от походов, локон в нем слежался, а несколько тоненьких волосков отделились, и я боялся, как бы своим дыханием не развеять их.
Не раз мы удивлялись со Стасей, что у Севы такие светлые волосы и на лбу закручиваются в завитки. Так бывает, наверно, у каждого ребенка, но нам казалось, что такие нежно льняные только у Севы. Я сказал, что когда Сева вырастет и, может, будет уже студентом или инженером, то ему будет интересно посмотреть, какие у него были волосы. Не долго думая, Стася взяла ножницы и отрезала один завиток.
— На,— сказала она,— спрячь. Сам когда-нибудь ему и покажешь.
Я вырвал из настольного блокнота листок, сделал пакетик и, положив туда локон, спрятал в бумажник.
«Где они теперь? Живы ли?» — не раз я спрашивал самого себя, лежа в далеком госпитале, и каждый раз, казалось, слышал те последние слова: «Не задерживайся».
Несколько раз я обошел пустырь, тщетно пытаясь найти хоть маленькие приметы знакомого мне места. Наконец наткнулся на обгоревшее строение, на углу которого сохранилась старая, почерневшая обшивка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146