Вместе с Владиславом приехала и его жена Стася, учительница, женщина приветливая, еще молодая. К застолью собралась вся Аксенина семья, не такая уж и большая: два сына, невестка, дочь. Прибежала и тетка Христина, высокая, еще живая и непоседливая женщина, Владиславова крестная мать.
Аксеня выставляет и выставляет угощения. Хотя на столе уже полным-полно и выпивки и еды, но Аксене кажется, что для таких дорогих гостей и этого еще мало. Она то присаживается к столу, то снова встает и скрывается в кухне или бренчит в шкафу посудой. Она убирает одну закуску, ставит другую.
— Хоть бы написали или телеграмму дали,— говорит Аксеня.— А то надо ж: как гром с ясного неба. Я бы хоть поросенка заколола... Ну, закусывайте же, пейте, дорогие мои. Владыська, Стаська... Что же чарки полные стоят?
— И пьем, и закусываем, Аксенька, стараемся,— говорит Владысь, усаживая сестру возле себя.— У тебя тут столько наготовлено, что... разве осилишь?
— Владысь, не рассуждай! — звонко, через весь стол говорит тетка Христина.— Ты тут не больно велик хозяин, не то что там у себя, в совхозе. Говорят тебе — пей, так и пей! Да и песню пора уж запевать.
— Правильно, тетка Христина!
— Давайте выпьем, дядечка!
Стол заставлен тарелками со всякой закуской: розовыми, даже прозрачными ломтиками нарезана полендвица; в твердых кусочках колбасы поблескивают рубиновые капельки застывшего жира; так и разлегся на всю тарелку нарезанный косыми пластами белый, своего изделия сыр; в жестянках с отогнутыми крышками стоят консервы с фабричным запахом томата или масла; селедка в тонких кольцах лука, облитая уксусной слезой; помидоры с темно-красными блестящими боками; огурцы прямо из холодного рассола с пряным запахом приправ. Без счета добра. Между тарелок стоят маленькие и большие бутылки. Над столом подымается аппетитный аромат.
Аксеня сидит рядом с братом. Она кладет руку на спинку его стула и глядит сбоку, отмечая в нем перемены. Она вспоминает еще то время, когда Владысь здесь партизанил. Прав
да, видела она его тогда редко. Он был в то время щуплый, часто небритый, и очень ему не подходило то, что под кожухом или ватником у него всегда были то пистолет, то гранаты. Затем видит Аксеня брата в военной форме, когда после демобилизации из армии он заехал погостить. Тогда он уже был совсем другой: выбритый, чистый, подпоясан офицерским ремнем и даже будто выше ростом. Три дня погостив, Владысь отправился на свой завод в Могилев, и опять было странно глядеть: инженер, а в военной форме. А с завода, даже не приехав попрощаться, махнул на целинные земли. И вот теперь сидит перед нею опять совсем новый; в синем костюме, пополнел, на висках и на затылке пробивается вовсе не нужная седина.
— Давно же мы не виделись с тобою, братка, — говорит Аксеня.
— Прости, сестрица, не мог,— чувствуя скрытый упрек себе, говорит Владислав.— Вот и сейчас, если бы не понадобилось побывать на Минском тракторном, то еще, может, с годок не виделись бы... Ну, понятно, Стася, как только узнала про командировку, уже не могла успокоиться: поеду и поеду вместе. Она у меня охотница гостевать... Нет, правда, она здорово соскучилась. Пришлось взять небольшой отпуск.
— Долго ли пробудешь, братка?
— С неделю. В крайнем случае — полторы. Больше права не имею.
— Неужто так спешишь? Ты погляди, дети ведь с тебя глаз не сводят. Они же заждались тебя.
Владислав поднимает голову: правда — как радостно! Все же собрались ради него. Ты говоришь — дети... Разве ж это дети, сестра? Рабочий народ! Ну вот, сидит рядом самый младший, Петруеь. Весь налитой: что лицо, что плечи, что руки, на груди даже сорочка не сходится — крепкий парень, тракторист. Рядом с ним Виктор, рослый, плечистый мужчина с вихрастым чубом, синими глазами и с колодками наград на военной, для больших праздников сбереженной гимнастерке — бригадир тракторной бригады. По другую сторону Станиславы — тетка Христина: она то наклонится, чтоб шепнуть что-то, то выпрямится и звонко смеется. А на дальнем конце стола, против Владислава,— Зина, жена Виктора, звеньевая по льну. Полная и румяная, спокойно и величаво сидит она, держа на руках младенца того святого возраста, когда хватает в качестве наряда одной распашонки. Вся ее фигура исполнена достоинства и какой-то сокровенной, необъяснимой красоты, быть может дарованной ей материнством. Она вынимает грудь, и малышка уже чмокает губами, ищет ее, а найдя, закрывает глаза и довольно месит и месит ручками. Зина сидит как царица и даже на Людочку смотрит сверху, не наклоняя головы.
— У тебя золотые кадры, Аксеня,— говорит Владислав и с умилением смотрит на застолье.
— Не жалуюсь, Владысь,— счастливо улыбается Аксеня.— Может, и не знаете: Зина же у нас герой и орден и медаль имеет. А Виктор — депутат, аж на область.
— Не слишком ли вы хвалитесь, мама? — услышав разговор, неожиданным баском говорит Виктор и поправляет гимнастерку, разгладив ее пальцами под ремнем.
— За твою державу, Аксеня! — провозглашает Владислав, указывая рукой на застолье.— Выпьем!
Чарки поднимаются над столом. Руки уже не так послушны, чтоб чокнуться уверенно, и капли, поблескивая, падают на стол, на закуски.
— А теперь песню! — говорит Станислава.
Тетка Христина, не дожидаясь, чтоб кто-нибудь другой начал, высоким, звенящим голосом затягивает «Зеленый дубочек». Дружно подхватывают голоса вторую половину куплета:
Владислав закусывает, покачивая головой в такт песне. Петрусь морщится больше всех и чарки не допивает. Он хочет достать хоть маленький кружок чудодейственного прохладного огурчика, но кружок все соскальзывает с вилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146