Явно ощущалась необходимость издать свой альманах. Совместно с писателями Минска мы выпустили два альманаха — «Наддзвшне» и «Росквст».
Но перед нами стала и другая задача — необходимость учиться. Друг за другом потянулись мы в Минск. Павлюк Шукайла уже был там и поощрял наше стремление учиться.
Помню, когда мы с Шалаем приехали, в университете занятия уже шли, а нам так не хотелось терять год. Но Шукайла был не таким человеком, чтобы оставить товарищей
в беде: он пошел с 'нами к наркому просвещения Антону Балицкому. Нарком жил в архиерейском доме напротив сквера, теперь там Дом офицеров. Огромная, с низкими потолками темноватая комната почти пуста. Массивный стол, поставленный чуть ли не посередине, несколько старинных кресел. Было утро, нарком вышел из другой комнаты, казалось, еще не выспавшийся, в коричнево-полосатой пижаме, в больших очках на крупном усталом лице. Став у кресла, он выслушал Шукайлу и нахмурился. Но Шукайла не дал наркому долго думать: как неоспоримую истину он утверждал, что нам крайне необходимо учиться, так как мы строители новой культуры.
— Но ведь вы опоздали! Как же быть с зачетами?
— Все в наших силах, дядька Балицкий. Раз нужно — значит, нужно: зачеты сдадут, став студентами.
Покряхтывая, медленно сдавая позиции, нарком нагнулся к столу чтобы стоя написать записку ректору.
Спустя год приехал Петрусь Бровка. Кажется, нарком написал еще одну записку.
В Минске мы сразу окунулись в настоящую литературную атмосферу — собрания, диспуты, литературные вечера, доклады. В основном силами полоцкого землячества создали свое объединение — «Литературно-художественную коммуну» на так называемой местной футуристической платформе.
Организация эта была создана не в силу требований времени и не в силу творческой необходимости, а из-за молодого лихачества и протеста: «Ах, вы нас в «Маладняке» не признаете? Ну так создадим свое объединение». А в этом объединении многие еще и не пробовали писать...
Теперь я просто удивляюсь нашей смелости с таким акти вом обратиться к правительству республики с просьбой утвердить нас в качестве творческой организации. Нас едва- едва набралось десять человек, необходимых по уставу, да и из них добрая половина была включена в список ради нормы. И с этим списком пошли к председателю Совнаркома Николаю Голодеду. Совнарком находился на площади Свободы, в здании, где теперь музыкальная школа, вошли в кабинет, на котором теперь висит табличка «Класс № 1».
Голодед сидел за широким столом, одет был в военную гимнастерку, волосы гладко зачесаны назад. Во всей фигуре, прямой, подтянутой, чувствовались собранность, внутренняя дисциплина и простота. Только эта простота не увязывалась
с той деловитостью, с которой он вникал во все на лету и все понимал с полуслова. Просмотрев наш список, спросил:
— Все пишут? Все писатели?
— Будут писать, Николай Матвеевич,— уверенно ответил Шукайла.— Это все новые, молодые силы.
— Вижу, сказал Голодед и улыбнулся.— Считаете, ваше объединение необходимо литературе?
— Безусловно! — Шукайла громко ткнул палкой в пол и сжал губы, что тоже означало, что говорит он бесспорную истину. — Революционная литература должна искать новые пути. Мы будем бороться против всякой традиционной гнили и сентиментального мещанства. Мы за расцвет жизни!
Такая общая декларация ничего не говорила о нашем творческом облике. Только одну минутку длилось колебание на лице Голодеда, когда он взял ручку и крутнул ее в пальцах. Наш список он утвердил.
— Попробуйте. Посмотрим,— сказал он, положив ручку.
Теперь самый трудный вопрос — финансовая сторона дела. Что значит литературное объединение без печатного органа? Нам необходим журнал. Но Голодед это предвидел.
— Сколько? — спросил он.
Мы показали калькуляцию на ежемесячное издание.
— Нет, пока что выдадим только на один номер,— сказал Голодед.— А там увидим, что у вас получится.
Сразу же и распорядился из личного наркомовского фонда выдать Литкоммуне десять тысяч рублей.
Пока шла организационная суета, мы еще держались друг за друга. Увлекали внешняя сторона и оригинальность. Подражая футуристам, которые должны были чем-то выделяться, мы все ходили с палками и в шляпах. Держали себя воинственно и задиристо. На литературных вечерах и диспутах читали крикливые стихи, а в спорах чуть ли не хватали друг друга за грудки. Я говорю «мы» очень условно, так как все это за нас делал Шукайла. Мы служили фоном: когда нужно, кричали как можно громче и стучали палками о пол.
Но как только подошло время практических дел, сразу обнаружилось, то все мы разные, что у нас нет общего творческого устремления. Выявилось, что нам ближе традиции Янки Купалы, Якуба Коласа, Пушкина и Толстого. Разбивка наших стихов на рваные строки шла натужно, искусственно, была чужда нам. Крик наш и протест был наивен, голос срывался и фальшивил. Особенно это стало явным, когда приступили к составлению первого номера «Росквгта». Стихи были традиционные, крестьянские, с лирикой и дыханием полей,
строки требовали плавности, а мы ломали и взъерошивали их. Проза просила раздумий, колорита, пожалуй, какой-то коласовской сдержанности, а мы рвали ее на куски, перебивали нервозными паузами, восклицательными знаками, многоточием. И все для того, чтобы придать ей необычный вид. В качестве образца мы взяли журнал украинских футуристов «Новая генерация», в котором при наборе придавали тексту вид петушков, звезд, всевозможных ромбовидных и кубических фигур. Раздел критики не только громил классиков и традиции — он объявлял войну всему тому, что было за пределами лит комму но век их интересов и программ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146