К нему в кабинет входит его заместитель Владимир Бернасевич; высокий, кудрявый, он улыбается своей вечно удивленной улыбкой и протягивает РУКУ-
«А боже мой! — говорит Бернасевич, удивленно поднимая брови.— Сколько же лет мы не виделись, ну как поживаешь, где был?»
Казимир поводит плечами и только теперь замечает, что озяб. Ночь. Не очень часто горят фонари, бросая на мостовую пятна света — более ясные возле столбов и очень блеклые, смешанные с туманом — вдали. Азиатская зима, где снег выпадает ночью, чтобы тут же раскиснуть и сделать землю сырой, влажной, вдавить в нее опавшие листья. Недобрая, промозглая зима, и не мороз, а вот эта туманная слякоть пробирает до самых костей. Очнувшись от дум, Казимир почувствовал, что его пронизывает эта сырость и ноет раненная
осколком снаряда лопатка. Еще не очень поздно, а тут, на этой далекой улице, уже безлюдно. Не успев опасть, омертвевшие листья акации кажутся вырезанными из ржавой жести: на них тускло поблескивают капельки росы. Время от времени они падают на тротуар, на плечи.
В главк Казимир сообщил, что на должность главного бухгалтера рекомендует Азизова, вернувшегося с фронта без ноги. Завтра он начнет передавать ему дела. В заместители пусть берет себе Шуру Дедову — эта способная девушка достойна повышения. Придется кое-кого, конечно, переставить. Теперь это не так сложно — на группу по зарплате тоже вернулся фронтовик.
Словом, Казимир уже жил новой жизнью. Почти год прошел незаметно. Теперь он чувствовал себя здесь гостем, которому и хочется еще погостить, и домой надо торопиться. Но, как ему казалось, у него осталось много недоделанной работы — оформить начатое, кое-что показать, кое-что посоветовать. Думая об этом, он пошел быстрее и на перекрестке машинально повернул на завод. Он посидит там в тишине и тепле. Подпишет банковские документы на завтра, которые, он знает, подготовили и положили ему на стол. Просмотрит и подпишет баланс, калькуляции, все формы годовой отчетности, которую только успели закончить и которую он повезет в главк.
Но во всех этих заботах и думах все время жило чувство какой-то смутной тревоги. И в ощущении хорошей предпрощальной грусти, и в мыслях о новой его будущей деятельности, которой он заранее начал проникаться,— во всем присутствовала Наталья.
Где она и что делает теперь? Спит? Читает книгу? Одна? А — одна ли? Ну что ж, может, и не одна. И даже наверное не одна. Это ее дело — она сама себе хозяйка. Вот попрощаюсь и — словно ничего и не было. Словно и не встречались. Только немного стыдно за те листки. Зачем было их писать? Зачем передавать ей? И почему все же она не ответила?
И вдруг Казимиру захотелось пойти и попрощаться с Натальей. Чтоб не думала, что он на нее сердится. Он же ничем не обидел ее, и пусть у нее останется добрая память о нем.
Казимир повернул назад, но чем ближе подходил к дому с высоким крыльцом, тем сильнее его одолевало сомнение: а правильно ли он поступает? «Зачем
демонстрация,— думал он.— Я же могу попрощаться и на работе. Еще не раз увижусь. Тем более что уже ночь. А она подумает бог знает что».
Не дойдя нескольких шагов до дома, Казимир повернулся и решительно зашагал на завод. От такого ясного решения стало спокойно на душе. «Не забыть бы проверить, подготовлены ли документы на ссуду под готовую продукцию»,— думал Казимир, представляя, как сейчас войдет в кабинет, сядет за свой такой уютный стол, закурит, согреется.
Шаги Казимира гулко отдавались в пустом коридоре, освещенном ради экономии одной тусклой лампочкой. Возле отдела капитального строительства он остановился. Ничего не думая, нажал на ручку двери, и она открылась. Он застыл, пораженный: за своим столом, под высокой чертежной лампой, согнувшись, сидела Наталья, и плечи ее вздрагивали. Она плакала.
— Что с вами, Наталья? Что случилось? Может, какое несчастье?— спросил Казимир, нагибаясь и чуть касаясь ее плеча.
Наталья подняла лицо, мокрое, разгоряченное и совсем не такое, каким привык его видеть Казимир,— беспомощное, покорное.
— Ничего,— ответила она, ища платочек то в рукаве, то на груди за блузкой.— Мне очень тяжело.
— Вас обидели? У вас неприятности? Дома или на работе?
Наталья покачала головой: нет.
— Тяжело,— повторила она.— У меня была семья. И никого нет. Никого не осталось. Пусть бы хоть были у меня дети. Пусть была бы у меня дочка...
Казимир сжал Натальину руку, ставшую такой податливой, и поцеловал ее. Потом стал целовать лоб, виски, губы, мокрые и соленые от слез.
Глава третья
Наталья совершила ошибку, не сказав Казимиру, что у нее была дочь. Был муж, а теперь нет его, мало ли людей разбросала война, сделала жен вдовами? Теперь у нее нет мужа. И нечего об этом вспоминать.
— Нам надо начинать жизнь сначала, Казимир,— сказала она.— Оберегать то, что принадлежит нам. А то, что прошло,— это не наше, и нам его никогда не надо вспоминать. Хорошо?
Так прожила Наталья двенадцать лет.
Не только счастливой, а самой счастливой считала себя Наталья. Это счастье измерялось не тем, что в семье был достаток, что не было споров, пьянства, распущенности. Счастье было в том, что они были очень нужны друг другу, что нужна была забота, хлопоты, что во всем чувствовались вера, согласие, нечто такое, чем заполнена вся жизнь.
Казимир, переехав на свой завод, работал на нем с увлечением. Иногда главк направлял его на ревизию в другие города: в Канск, в Тавду, в Лысьву. -Наталья любила даже эти его поездки, потому что Казимир всегда возвращался каким-то обновленным, еще более близким и любимым.
Ощущение полного семейного счастья приносили и дети:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146