Ц Я должна вам объяснить, что за человек был мой отец.
(«О нет, мадам, Ц подумал Тянь, Ц прошу вас, ну, в самом деле!»)
Ц Он был создателем «идентитаризма». Вам это что-нибудь говорит?
Ничего. Инспектору Ван Тяню это ничего не говорило.
Ц Неудивительно.
Она все же объяснила. История, признаться, запутанная неимоверно. Писате
льская склока во второй половине двадцатых в Бразилии.
Ц В то время ни один из них не был чисто бразильским писателем, кроме мое
го отца, Паоло Перейры Квиссапаоло!
(«Прекрасно, только меня-то интересует ваш сын, Шаботт, министр...»)
Ц Бразильская литература, какая мрачная шутка! Романтизм, символизм, па
рнасцы, декаданс, импрессионизм, сюрреализм... наши писатели задались цел
ью создать какой-то странный музей восковых фигур французской литерату
ры! Народ с обезьяньими повадками! Народ из воска! У бразильских писателе
й не было за душой ничего, что они не украли бы у других! И при этом не испорт
или бы!
(«Ша-ботт! Ша-ботт!» Ц скандировал про себя инспектор Тянь.)
Ц И только мой отец воспротивился этой франкомании.
(«Ох уж эти отступления...» Ц думал инспектор Ван Тянь...)
Ц Он объявил беспощадную войну этому культурному отступничеству, подд
авшись которому его страна так стремительно теряла душу.
(«Отступления во время допроса Ц это как сорняк, как инфляция, как экзема
, этого ничем не перебьешь...»)
Ц И так как тогда литературная жизнь мыслилась только в рамках какой-ли
бо школы, мой отец создал свою собственную, «идентитаризм».
(«Идентитаризм...» Ц подумал инспектор Ван Тянь.)
Ц Школа, в которой он был единственным представителем; его идеи не воспр
оизводились, не передавались, не переносились, не повторялись никем!
(«Хорошо...»)
Ц Его поэзия отражала только его самого, его личность, а он Ц это была са
ма Бразилия!
(«Чокнутый, одним словом. Тихое помешательство. Сумасшедший поэт. Дальше
».)
Ц О его поэтическом искусстве можно судить по трем строкам, всего трем.

Три не три, она бы их все равно процитировала.

Ц Era da hera a errar
Cobra cobrando a obra...
Mondemos este mundo!

(«И что это значит?»)

Ц Эра ползучего плюща
Удав, душащий всякое творение...
Обкорнаем этот мир!

(«И что это значит?» Ц молча настаивал Ван Тянь.)


***

Короче...
На улице уже давно стемнело. Ночной холодок. Париж как одно сплошное сиян
ие. Тянь Ц под сердцем револьвер, на револьвере Верден Ц идет себе.
Короче, подводит итог инспектор Ван Тянь, этот друг, бразильский поэт, дед
покойного Шаботта по материнской линии, так никогда и не издавался. Ни ст
рочки. Ни при жизни, ни после смерти. Он спустил свое состояние на макулату
ру собственного сочинения, которой он бесплатно заваливал всех, кто умел
читать в его стране. Ненормальный. Нечитаемый. Посмешище своего круга и с
воего времени. Даже его дочь потешалась над ним. И вот она выходит за франц
узского посла в Рио! Лучшего подарка она ему не могла преподнести.
А потом изгнание. И беременность. И вдовство. И угрызения совести. Она хоче
т вернуться в страну. Слишком поздно. Проклятый поэт пустил себе пулю в ло
б. У нее сын Ц Шаботт. Она перечитывает отцовские сочинения: гениально! Да
, она находит их гениальными. «Неповторимыми». «Настоящее всегда приходи
т раньше на век». Она клянется отомстить за своего отца. Она вернется в стр
ану. Да, но на коне, с тем, что напишет ее сын!
Старо как мир...
От улицы Помп до холмов Бельвиля довольно далеко, но после того как часам
и слушал, как утекает чья-то жизнь, время летит незаметно. Верден заснула.
Тянь шагает по улицам Парижа.
Старо как мир...
Мать всегда верила, что ее сын Шаботт однажды станет писателем. Она никог
да его к этому не подталкивала, нет («я не из тех матерей...»), но она так хотел
а этого, что когда бедный Шаботт смотрел в материнские глаза, он, должно бы
ть, отражался в них с академической шапочкой на голове. Что-нибудь в этом
роде...
И вот однажды вечером сын Шаботт в очередной раз проникает в этот мавзол
ей, покои его престарелой матери. Он читает ей первые строки своей книги, с
воего столь долгожданного «творения». И мать говорит:
Ц Стой!
И сын Шаботт удивлен:
Ц Тебе не нравится?
И мать говорит:
Ц Уходи!
И сын хочет что-то сказать, но мать обрывает его:
Ц И больше никогда не возвращайся!
Она уточняет на португальском:
Ц Nunca mais! Больше никогда!
И Шаботт уходит.
Дело в том, что она сразу поняла, что роман не его. Тяню, который за всю свою
жизнь кроме школьных учебников да пособий в полицейской академии и двух
книг не прочитал (чтение вслух романов Ж. Л. В. он считал просто развлечени
ем), не понять, как такое возможно. И все же возможно. «Он сделал хуже, чем вс
е враги моего отца вместе взятые, месье: он украл труд, который ему не
принадлежал! Мой сын украл чужое самовыражение!»
Дальше Ц лучше.
Тянь греет руки в волосах спящей Верден. Да, последнее время у нее, у нашей
маленькой Верден, выросла на голове такая густая шевелюра.
Дальше...
Шаботт не обратил никакого внимания на запрет матери. Он все так же прихо
дил и усаживался перед ней каждый вечер, в один и тот же час, на своем стуле.
Он все так же давал ей ежедневный отчет. Но больше он ей не врал. И он больше
не называл ее на «ты». «Обращение на „вы”, кажется, более всего подходит к
тому арктическому холоду, который вы мне всегда внушали». Он забавлялся:
«Неплохо, да, арктический холод, это достаточно „по-писательс
ки” для вас, достаточно своеобразно, идентитаристично?» Мелки
е укусы. Но она выбрала себе оружие:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94