— И нервным движением, словно в испуге, опрокидывает рюмку донышком вверх.
— Андрюс... Это что такое? — не понимает Данге. Стундис с Градовским тоже ошеломлены.
— Печенка...—спешит на помощь Скардису Скир-монис, однако не упускает случая съязвить: — Так уж бывает иногда с человеком — славишь, славишь Бахуса, пока однажды медицина не скажет: хватит, дружище, пора тебе стать неверующим.
— Ну одну-то рюмочку можно? — не хочет согласиться Ядвига.— Коньяк даже доктора прописывают...
— Прописывают каплями, а мне нужно ведрами, — смеется над собой Скардис, устояв перед первым натиском.—Не предлагайте, ничего не выйдет. Мой организм устроен особенно: бывают такие периоды, когда спиртное на меня не действует, могу охмелеть, только глядя, как другие пьют.
Данге хохочет, подскакивая на стуле:
— Ой, как забавно! В вас можно влюбиться, Андрюс. — И бросает исподтишка взгляд через стол на Градовского.
Тот ерзает на стуле, словно стряхивая с плеч нечто невидимое, и слишком уж поспешно поднимает ко рту рюмку, бася:
— Пейте, милости просим. Чем богаты, тем и рады. На четыре сотни особенно не разгуляешься, но хватает, не жалуемся, с голым пузом не ходим.
— На четыре сотни! — восклицает Стундис. — Министр! Мы с Данге и половину того не наскребем. Э-э, зарабатывали бы такую кучу денег, давно бы ворковали в кооперативной квартире.
— Одни разговоры! —сердится Ядвига.—А ты подай нам эту кооперативную, если такой добрый. Можешь? Внесем все сразу, да еще с большим магарычом.
— Не тому предлагаешь этот магарыч, Ядвига; есть глотки пошире, так и ждут, значит, чтоб кто-нибудь тысчонку сунул.
— Болтовня, — лениво машет рукой Градовский.— Надо было сразу нажимать на казенную, две комнаты как пить дать — директор комбината поручился. Да вот баба кооператив захотела. Все ж кое-какая собственность... Вот и маемся, ждем эту собственность. Третий год в очереди. Ходим да ходим, обещают да обещают, а как нет, так и нет. Столько домов понастроили, люди квартиры получают, а для нас нет. За свои деньги не можешь квартиру купить. И это порядок?..
— Надо, чтоб наш дом признали аварийным или снесли. Тогда все с музыкой переедем в новые квартиры,—фантазирует Стундис.
— Аварийным? Как его признают аварийным, если жить еще можно! А насчет сноса, никто этот дом не тронет, пока новостройки не доберутся до нашей улицы,— о I брил Градовский, иронической улыбкой припечаиш наивные рассуждения актера.—Да пускай он хоть сто лег с гонг, мы бы не жаловались, если б в нем простора было побольше. Кроме нашей в этом доме еще три квартиры, люди тоже ворчат, что тесно, но разве сравнишь? Тут-то две семьи в один карман засунуты!
— А их там это не заботит,— говорит Стундис, сопровождая свои слова потешными ужимками, от которых всем сразу становится весело.—Зашел как-то в прошлую пятницу, дабы навести справки. Как дела товарищей Стундисов, спрашиваю, много ли подвинулись за год к ключам новой квартиры? Порылся он в бумагах, полистал — такой-то, мол, номер очереди. Как же это так, глубокоуважаемый товарищ, говорю, в прошлом году были шестнадцатые, а в этом двадцать шестые? Жизнь идет вперед, а квартирные дела Стундисов катятся назад. Это ведь вопреки закону диалектического материализма. Не может быть, слепому ясно, что в ваши бумаги вкралась ошибка. Обиделся этот листатель заявлений; подумалось, выгонит меня в шею. Как вы смеете, мол, наводить тень на
серьезное учреждение? Никакой ошибки у нас нет и быть не может, сами вы сплошная ошибка. В первую очередь квартиры мы даем людям заслуженным. А вы кто такой, позвольте спросить, товарищ Стундис? Есть ли у вас хоть одна медаль или почетная грамота, в доказательство того, что за этот год подвинулись вперед? Нету! Вот видите: все идут вперед, а вы стоите на месте. А стоять на месте, по железным законам логики, значит, шагать назад, теперь вам ясно, почему ваши квартирные дела катятся не в ту сторону? Ясно, говорю, глубокоуважаемый товарищ, понимаю и сокрушаюсь. Виноват, бью себя в грудь. Если не исправлюсь, в будущем году Стундисы окажутся на тридцать шестом месте.
— Герой нашелся! — говорит Данге, со злостью глядя на мужа. (Скирмонис в ее тоне уловил нотку презрения.) — Этим своим длинным языком все на свете портишь. Думает, раз актер, так ему все можно. А таких актеров, извиняюсь... На сцене надо играть, а не в кабинетах начальства.
— Данге, Дангуте, любовь моя, — принужденно улыбается Стундис, с трудом переварив колкость жены, — ты самый требовательный театральный критик в мире. Не сомневаюсь, что, имея под боком такую безжалостную ценительницу актерского мастерства, я сумею подняться до вершин театрального искусства.
— Поднимешься, а как же, уже видно: четыре года, как кончил студию, а серьезных ролей тебе не дают. То слуга-придурок, то неудачник, которого раз-другой за весь спектакль выталкивают на сцену. Ну, еще дают за кулисами покукарекать петухом, собакой полаять. Да, как петух или собака ты безупречен, просто незаменим.
— Ку-ка-ре-ку-у-у! — затягивает Стундис, по-птичьи вытянув тощую шею, бойко и голосисто, но Скирмонис в этих ужимках клоуна слышит затаенный плач.
— Я не раз видел вашего мужа на сцене, — говорит он, укоризненно глядя на Данге. — И скажу откровенно — его игра оставила у меня отличное впечатление. Думаете, легко создать эпизодическую роль, когда тебе дана о дна-другая реплика? Бесталанный актер в таком случае погиб, публика забудет его, хотя он еще не успел скрыться за кулисами, а интерпретации Стунди-
са надолго остаются в памяти. Вы говорите, Данге, ваш муж не получает серьезных ролей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145