Кладбище... Да, я на кладбище... Осень.
Ветер. Мокрые, мертвые листья летят ко мне и, ударившись в лицо, падают к ногам. Бесконечная аллея, с обеих сторон уставленная надгробиями. Лишь получше вглядевшись, понимаю, что это мои скульптуры. Множество скульптур. И половины их я не создал за свою жизнь. Нигде не видел этих работ, но знаю — они принадлежат мне. Только мне как-то стыдно за это, не хочется в этом признаться. Словно я скопировал их или украл.
И вот я иду по этой аллее мертвецов с мертвыми памятниками. Иду и иду. Я сам тоже умер. Много-много лет назад — сто, а то и тысячу.
— Тебе не странно, что мы встретились здесь? — спрашивает Вероника.
Нет, нисколечко, хоть я и не заметил, как она появилась и вот идет рядом, повиснув у меня на руке. Только не могу понять, почему она такая бледная и какого черта на ней траурные одежды — черное платье, черный шарф и такие же черные стоптанные туфли на босу ногу. Хочу назло съязвить — кто же идет на свидание в таком наряде? — но вдруг понимаю, что это опять уже не сон, а если даже и сон, то незачем удивляться такому ее поведению, ведь когда-то, когда я еще не успел умереть, она сказала: «Когда ты умрешь, у твоего гроба выстроят почетный караул. Кругом венки, цветы. Мне почему-то кажется, будет весна. Я приду вся в черном, сяду у изголовья, поглажу твои холодные волосы и зарыдаю...»
Но все это было давно, ужасно давно, когда я еще не успел умереть.
И вот я говорю Веронике:
— Ты жестокая женщина, не оставляешь в покое даже умершего.
— А кто виноват, уважаемый? Кто?
И скалит свои кривые зубы с расщелиной между передними, пожирает и обжигает глазами, протягивая ко мне белые руки, сама тоже белым-бела, уже без траурной одежды, без ничего.
...Скирмонис просыпается. Но грань между сном и явью еще не определилась. Все слишком уж реально, рельефно. Нет, наверное, он не спал. Изредка, когда погружался в дрему, мозг заполняли абсурдные видения. Но и это был не сон, а своеобразный диалог, за которым он наблюдал. «Надо почаще глушить спиртное, скоро явятся в гости красные бесенята, — зло издевается над самим собой. — Кстати, не могу пожаловаться, что мало помогаю в последнее время упрочению государственного бюджета — почти каждый день по бутылке...»
«Вероника, Вероника...» Он вытянул ноги, едва не засунув их в черную глотку камина, долго потягивался и зевал, ерзая в кресле. Настроение — хуже не бывает. Встал; пустая бутылка покатилась по полу, задетая ногой; посмотрел на дверь в мастерскую и поежился; по спине побежали мурашки: ему померещилось кладбище из недавнего сна, вот с теми же самыми скульптурами, между которыми сейчас вроде бы мелькнуло черное платье Вероники. «Да, последствия вчерашней попойки», — грустно подумал он. Надо бы кофе приготовить — горло пересохло, даже першит. Хорошо бы и рюмочку коньяка... Но едва выпьешь первую, как рука потянется за второй... Нет, лучше уж пустой кофе. Этого не хватало, чтобы начал в одиночестве пьянствовать!
Включил электрический кофейник, посмотрел на часы. Полвосьмого. Только полвосьмого? Хм, неужели... Нет, не стоят. Ну что ж, полвосьмого так полвосьмого. Все приличные люди в этот час выбираются из постели, а то и выбрались. Сжуют бутерброд с кофе и — на работу. Вероника наверняка еще валяется в берлоге — сегодня у нее только один урок, часов в одиннадцать. А Суопис уже собирается мчаться в свой институт. «Да что я путаю, сегодня же не суббота, а воскресенье!» Это вчера была суббота, «день, счастья и радостей полный», как недавно зачирикал один начинающий поэт, пока еще не успевший испытать, как на самом деле выглядят эти воспетые им переживания. Мерзкий день! Бедная Уне... Тоже, конечно, уже проснулась. Смотрит в потолок, видит, как его медленно заливает утренний свет и все вещи в спальне оживают и становятся ярче. Зеркало, стул, кровать... Его, Скирмониса, кровать, холодная и уныло пустая, словно саркофаг фараона, ограбленный тысячу лет назад.
Господи, господи... Ведь могло всего этого не быть. Или быть по-другому. Нужен был только компромисс со своей совестью... надо было только признать главенство лицемерия... Ну кому стало лучше оттого, что ты бросил в лицо Уне жестокую правду? Ведь гораздо гуманнее медленно действующий яд, влитый исподтишка, чем суровый смертный приговор, выслушав который осужденный будет испытывать муки ожидания. Вероника была и осталась умнее. Но счастлива ли она? Вот сейчас, сию минуту, оба нежатся в постели, перебирая мелкие семейные делишки, но счастливы ли они? Он — да, порядочная дубина, свято верит во все, что говорит жена. А вот она, Вероника? Вряд ли, вряд ли... Нет, ее счастье весьма сомнительно, счастливая женщина не будет домогаться любви чужого мужа.
7
По воскресеньям такая программа: утром поваляться в кровати, пока не надоедают семейные разговоры и все такое прочее... после завтрака двухчасовая прогулка по сосновым борам Лаздинай или поездка на лоно природы на машине, потом телевизор, магнитофон, визиты, ответные визиты, посещение культурных учреждений, в первую очередь, конечно, художественного музея и Дворца выставок.
Но сегодня с самого утра все по-иному. Проснувшись и убедившись, что Суопис тоже не спит, Вероника, широко зевнув, поворачивается лицом к мужу. Однако тот вдруг так глубоко «засыпает», что даже всхрапывает разика два, и правая нога Вероники начинает исподтишка пробираться на чужую территорию. А оказавшись на ней, тут же нашаривает ногу Роби... Поддевает ступней, будто багром, игриво дергает к себе. Вступление к семейным разговорам и ко всему такому прочему... Однако — неслыханное дело ! — похищенная нога решительно приподнимается и возвращается на прежнее место под своим одеялом, чего никогда еще не случалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145