хотела позвонить в Каунас сестре мужа, у которой был оставлен сын.
— Все в порядке, — сказала она, выйдя из отделения связи.— Живы, здоровы, веселы, только меня там
не хватает. Живиле женщина хорошая, но очень уж подозрительная, ей кажется, что если муж уезжает, то жена непременно поглядывает на чужих Учинила подробнейший допрос, что я делаю... Фу, даже пот прошиб, вот идиотка!
— По наущению Суописа, — поддел Скирмонис. Вероника покачала головой.
— Никоим образом. Доверяет мне на все сто процентов.
— Осел! Такому только и наставлять рога.
— Знаешь, Лю, мы можем поссориться, — поморщилась Вероника, но тут же ее лицо расплылось в улыбке.— Не он один, все мужчины ослы. Из дурацкого самолюбия они не обращают внимания на то, что слышат от других о своих женах. Женщина самого царя Соломона убедит, что верна, пока ее за руку не схватили. У меня есть подруга, которую муж застукал в постели с любовником, и все равно она его без труда убедила, что между ними не было ничего серьезного.
— Теличенене...
— Теличенасы друг от друга ничего не скрывают, должен бы знать. В сущности, какое нам дело до других? Лучше давай глядеть в оба, чтоб сами не нарвались на знакомых.
Скирмонис пожал плечами: его-то не пугала такая случайность. Наоборот: в глубине души он даже хотел этого. И когда на следующий вечер едва не случилось нечто подобное, он с трудом скрыл удовольствие, лицемерно соглашаясь с беспокойством Вероники.
— Нет, не надо было заезжать в этот колхозный поселок, — говорила она.—Все ты: рядом лес, речка с швейцарскими берегами, надо сделать набросок на память. Вот и влипли...
Он виновато покивал головой, изобразив на лице сожаление, но в сердце злорадствовал: да, да, влипли как кур во щи, но разве не она сама в этом виновата? Кто предложил развести на берегу речки костер Иванова дня, кто потом плясал вокруг него, изображая восемнадцатилетнюю?
Но вслух этого не сказал, потому что она все равно бы не согласилась, свалив вину на подвыпивших мужчин, которые вздумали неподалеку поджечь смолянку, а потом без приглашения явиться к их костру.
Их было трое: средних лет лысеющий раскосый пузан, назвавший себя Альфонсасом, председатель колхоза Альгирдас Ширмонелис, моложавый атлет интеллигентного вида, и высокий старичок, в первые послевоенные годы занимавший высокий пост, а сейчас пенсионер; представляясь, он так невнятно буркнул свою фамилию, что ничего нельзя было разобрать. Альфонсас и председатель колхоза величали его ласково, как бы с сочувствием, Тамошюкасом, хотя по возрасту оба годились ему в сыновья. Потом откуда-то возник юный баянист с двумя голосистыми пригожими девушками; затянув песню и минутку потоптавшись возле них, все трое удалились.
Тогда Скирмонис откупорил бутылку коньяка. У гостей, как оказалось, была другая. Расселись, где кому удобней, вокруг костра. Согрелись, стали разговорчивей. Даже не заметили, как исчез Ширмонелис. Вернулся с бутылкой. Тоже коньяк, только на звездочку выше. Э-э, махал он руками: раз Иванов день, то пускай будет Иванов день. Неподалеку стоит его дом. Новый, не совсем еще устроенный, но переночевать места всем хватит. Еще по маленькой!
— Хорошо живете, — сказал Скирмонис.
— А чего ж не жить? — Ширмонелис так и лучился. — Жена у меня симпатичная, врачиха, сегодня в больнице дежурит; дом почти построен, в следующем квартале получаю автомобиль, а мой колхоз район еще ни разу не осрамил. Передовик! Звонили из райцентра: приехал корреспондент из Вильнюса. Завтра, наверное, прибудет. В республиканской печати будет статья со снимками, не первая и не последняя... вот так-то! Ширмонелис не сдается, Ширмонелис еще покажет, на что способен!
— Наша смолянка ладно горит, — сказал Тамошю-кас, осоловело глядя куда-то в звездную темноту.
— Корреспондент из Вильнюса? — прислушалась Вероника. — Простите, а из какой газеты? Кто именно?
Ширмонелис посмотрел на женщину взглядом ястреба. Охотно удовлетворил бы любопытство милой гостьи, но ему не назвали фамилию корреспондента, а он, дурак, не спросил.
— Наша смолянка ладно горит, — снова буркнул Тамошюкас.
Альфонсас расхохотался.
— Да где ты ее видишь, Тамошюкас? Давно погасла.—И повернулся к Скирмонису — Значит, вы из Вильнюса с супругой?
— Когда-то жили там, — опередила Скирмониса Вероника. — Из Каунаса мы. Отдыхаем.
— Наши края живописные. Как только лето, так и плывут со всех сторон. — Альфонсас замолчал, подозрительно поглядывая исподлобья на Скирмониса. Наконец решился: — Ваше лицо я вроде видел где-то...
— Не бывал я в этих местах.
— Все люди похожи, если присмотреться, — философски обобщил Ширмонелис.
— Наша смолянка ладно горит,—третий раз вякнул Тамошюкас и повалился боком на траву.
Ширмонелис принялся извиняться: такое свинство! Стыд и срам всей жемайтийской земле!
Альфонсас заступился за него: слаб в коленях стал, сколько ему на до-то? И, конечно, слишком уж честен: никогда ни капли на дне не оставит.
— Недурная компания, — съязвила Вероника, когда мужчины, взяв под руки Тамошюкаса, отправились домой. — Знаешь, в одну минуту чуть не брякнула, кто ты такой. Мелкие людишки! Может, только председатель чего-то стоит. Да, Ширмонелис — привлекательная личность. Ну и этот парень с аккордеоном... девушки... Поют очень уж хорошо. Только одна, помнишь, та черненькая, с большими дугами бровей... Нет, не то чтоб не понравилась, симпатичная девушка, только слишком уж пялила на меня глаза. Даже не по себе стало. А ты... во всем этом комплекте был словно бог среди своих неудачных творений. Лицо интеллектуала, манеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145