Интриганка, кокотка».
Вскакивает, возвращенный к действительности звонком. Телефон? Или Стундис наконец явился? Неужели он задремал? Несколько мгновений прислушивается, затаив дыхание. Тишина. Чиркнув спичкой, ставит свечу на стол, подогрев конец, чтоб приклеилась. Рядом с ней — другую. Противный стол. Завален бумагами, фотоснимками. Мерзко воняет под носом пепельница, набитая окурками. На полу настоящая помойка — пустые бутылки, газеты, раскиданные по всей комнате поленья, куски каменного угля, принесенные когда-то для камина... Свинарник! А раньше здесь все блестело... Уне... Да, Уне, она навела бы порядок. Но ей строжайшим образом запрещено переступать порог. «Нора летучих мышей. Влюбленных летучих мышей. Нет, играющих во влюбленность...»
Ноги шуршат по мусору, меряя эту нору. Стол, диван, камин и опять стол. Его тень блуждает по стенам, словно привидение, сливаясь с тенями предметов, со свечой в руке выходит из комнаты в мастерскую. В ноздри шибает запах тления. Скульпторы прячутся друг за дружку, как настигнутые преступники. Не мастерская, а кладбище, где вскоре еще один покойник займет последний квадратный метр холодного песка.
Звонок. Теперь уж точно. Неужели Стундис передумал и ему придется в одиночестве выпить эту бутылку коньяка?
Не торопясь идет по кладбищу своих скульптур к телефону. «Пускай звонит. Если не успею снять, тем лучше. Значит, так суждено. Суждено, суждено, суждено...» Бормоча это, как заклятье, снимает с рычага трубку, медленно подносит к уху. «Алло, алло! — слышны скрежещущие жестью крики. Скирмонис ядовито улыбается — ему уже ясно, кто хочет с ним говорить,—машинально делает движение, словно швыряя трубку, но все-таки, после короткой борьбы с собой, прижимает ее к уху.
Вероника. ...алло, ты меня слышишь? Алло, алло, это мастерская товарища Скирмониса?
Скирмонис. Нет, бюро добрых услуг. Для женщин.
Вероника. Ну знаешь, Людас... Целую минуту кричу в трубку, а ты держишь ее в руке... Не скажу, что это самый подходящий стиль в обхождении с женщинами.
Скирмонис. Стиль диктуют обстоятельства, уважаемая.
Вероника. В твоем голосе добрая доза желчи, дорогой. Что случилось? Пьеса испортила настроение?
Скирмонис. Нет, Вероника, пьеса как пьеса, я просто устал, потому что вместо одного пришлось
посмотреть два спектакля, а второй, как вижу, еще продолжается...
Вероника. Послушай, Людас... я должна извиниться перед тобой, но иначе поступить не могла...
Скирмонис. Где же этот твой придурок, раз так смело выражаешься? В ванне плещется?
Вероника. Я из автомата, у нашего гастронома. Сказала, что должна на минутку забежать к подруге. Нам надо все выяснить, Людялис.
Скирмонис. Мне-то все ясно, Вероника. И давно. Но как следует глаза открылись только сегодня. Так что нечего зря рот разевать, уважаемая.
Вероника. Говори: Рони, Роните, Роняле!
Скирмонис. Вероника. Когда-то была Рони, Роняле, а теперь — Вероника.
Вероника. Странный ты человек! Как можно перед сном дергать нервы себе и другим?
Скирмонис. Надо было думать об этом с утра, а не вечером.
Вероника. А что будет, если я вдруг все брошу и прилечу к тебе в мастерскую? Вот сейчас, сию же минуту? Ну, мой жестокий Отелло?
Скирмонис. Не знаю. Наверное, все собаки на свете подохнут.
Вероника. Вот правда, сяду в такси и прилечу. Убаюкаю супруга и — к своему Лю; беда только, что Гинтасу нездоровится.
Скирмонис. Ха-ха-ха!
Вероника. Вижу, опять мне не веришь. Ну что ж, подозревать всех и всегда — это твоя черта. Если хочешь знать, этот рак разъедает нашу любовь. Женщина пришла в театр со своим мужем... Страшное дело, вы только подумайте! Может, мне надо было плюнуть ему в лицо за то, что он купил билеты, и прибежать одной, как договорились? Вот это уж нет. Может, когда-нибудь и будет так, но не сейчас — каждая птичка в свое время поет.
Скирмонис. Вот и запела.
Вероника. Кто?
Скирмонис. Да твоя птица. Сорока или иволга — неважно. Короче говоря, запело то, что мы привыкли называть душой. Птица твоей лжи и лицемерия. Давно уже запела, только я не хотел в это верить.
Вероника. Все-таки решил меня оскорблять,
пока не рассержусь, да? Что ж, пожалуйста, только не по телефону.
Скирмонис. А как? Письма в наш век — слишком уж медлительное средство общения, когда надо что-нибудь срочно решить.
Вероника. О каких решениях ты говоришь? Мы должны встретиться, мой милый, вот и все. И как можно скорее. Все наши размолвки только оттого, что мы редко видимся. Подумать только, целых три дня прошло, как мы в последний раз... Помнишь? Хи-хи-хи... Неужели ты не соскучился по своей Рони?
Скирмонис. Не паясничай. Я не шучу, Вероника.
Вероника. Знаю, знаю! Поэтому и говорю: завтра в пять, нет, в половине шестого у тебя в мастерской. Хорошо?
Скирмонис. Нет, нехорошо. Незачем нам больше встречаться: я слишком стар для эротических игр. Да и ты не так уж молода... Не говорю, что нет мужчин моего возраста, которые бы охотно согласились продолжать эту бессмыслицу. Может, и я сам... Да, я не раз об этом думал. Но для начала я должен поверить, что это все искренне, честно, без лжи, коварства и обмана. Увы... увы, уважаемая, время показало, что я ошибался. Нет, нет, ты верно расслышала — это была ошибка. Не охай и не устраивай представление. Я не так уж глуп, чтоб не понять, почему ты поменяла один билет на два. Старая тактика, испытанная еще прошлым летом, когда мы договорились вместе провести месяц в Друскининкай, но через неделю, выдумав кучу лживых оправданий, ты укатила туда с ним. Ничего не скажешь, верный ход, когда хочешь и мужа не потерять, и щедрого любовника сохранить. Но мне противно им быть, сама знаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145