— Здравствуйте, товарищ Суопене. С праздником.
— Ах, это вы, профессор! Здравствуйте. И вас также. Приятно, очень приятно... Не демонстрируете, так сказать?
— Наши уже прошли.
— Наша школа тоже. Чудесные нынче майские праздники.
— Да, ранняя весна. Зелень, солнце. А воздух-то как пахнет! Чистое блаженство, даже домой не хочется.
— Наконец-то! — негромко воскликнула Вероника, не отвечая на недоуменный взгляд Станейки.
Под звуки шагающего впереди духового оркестра близилась колонна художественного института. Веро-
ника надеялась увидеть Суописа где-то в хвосте педагогов, где уже начинаются студенты, но — какая приятная неожиданность! — Робертас шествовал чуть ли не в голове (во втором ряду) бок о бок с известным профессором, причем оба доверительно о чем-то беседовали. Почтительная, но отнюдь не подобострастная улыбка, степенные кивки. Джентльмен! А как ладно сидит на нем новая тройка, с каким вкусом подобран к светло-кремовой сорочке вишневый галстук в белый горошек! Серая шляпа с неширокими полями и черным шнурком вместо ленты, белоснежная полоска платка, выглядывающего из кармашка пиджака, а еще выше алая ленточка — скромная дань Первомаю. Да, за эти восемь лет она, Вероника Суопене, превратила желторотого студентика в мужчину, в котором лишь придирчивый взгляд распознает деревенщину.
Вероника улыбалась, махала рукой — грудь распирали гордость и множество других чувств, которые все вместе давали ощущение счастья, почти блаженства.
— Роби, эй, Роби! Ура!..
Суопис, занятый своим соседом профессором, не замечал ни ее театральных взмахов, ни ликующей улыбки. Но Вероника все равно продолжала издавать радостные вопли. Махала уже обеими руками и улыбалась так отчаянно, с истерическим надрывом, что казалось, все ее тело станет одной дикой улыбкой, вопиющей о безграничном счастье. И меньше всего она заботилась о том, видит ли ее адресат всей этой бравады, — спектакль-то игрался для другого...
— Много знакомых, — сказала она, повернувшись к Станейке; чувствовала, что тот украдкой наблюдает за ней.
— Следуйте за мной; побуду вместо ледокола, пока не выплывем в открытые воды, — предложил Ста-нейка.
— Охотно, профессор. — Она послала благодарную улыбку. — Пожалуйста, ведите, если торопитесь.
— Я-то? В праздники никогда и никуда не спешу. В такие дни разрешаю себе поступать как заблагорассудится, потакаю своим слабостям... Так сказать, расслабляюсь.
— Правда? Ну и ну! Ведь это точь-в-точь мое... Мы копируем друг у друга привычки, уважаемый доктор наук!
— Я думал, вы хотите встретиться со своим мужем. Сегодня многие позвали на обед гостей или сами идут в гости.
— Мы с Роби — люди коллектива: вечером пойдем на праздничный ужин: он в институт, а я в школу. Наконец, будь это даже не так, я не из тех женщин, профессор, которые неусыпно стерегут своих мужей. И от мужа не требую, чтоб ходил, держась за мой подол. Нельзя надоедать друг другу. Иначе в семье заведется рак.
— Наверно, это разумно, — нетвердо признал Ви-таутас Станейка, когда они выбрались из толпы.
— Убеждена! — сказала Вероника, смягчив свое безапелляционное заявление широкой улыбкой. — Вот, скажем, сейчас: у меня два свободных часа. Отыщу спокойный уголок в кафе и выпью чашечку кофе. Другая обстановка, иные лица. Отдых! И мой Суопис, конечно, поступит так же. А вечером оба встретимся, обновившись, если можно так выразиться, как говорит один известный наш редактор. Различные впечатления, порожденные ими свежие мысли. Обоюдное взаимное дополнение. Кроме того, такая разлука вызывает у мужа и жены взаимное влечение и помогает раскрыть те прелестные стороны внутреннего мира человека, которых мы бы и не разглядели, не отдаляясь изредка друг от друга.
Станейка с любопытством посмотрел на Веронику, но не сказал ни слова. Он глядел теперь поверх ее головы, — наверное, на колонны демонстрантов, плывущие навстречу. А может, на празднично убранные фасады домов, на набитые зеваками балконы, где то и дело мелькали вспышки фотоаппаратов и тоненько жужжали кинокамеры. И ей показалось, что это его молчание (и слишком уж сосредоточенное выражение лица) нельзя растолковать иначе, как удивление, а может, восхищение ее интеллектом, смешанное, конечно, с ревностью к Суопису.
— Вам куда? — спросила она, блеснув мелкими зубками.
— Да все равно. Я приглашен на обед, но он будет только в шесть. Если вы не против, я охотно бы с вами неплотно позавтракал...
— Бесподобно! Я тоже проголодалась.
Они двинулись к ближайшему ресторану, который, как и большинство заведений этого типа в Вильнюсе,
был закрыт («Едим не когда хочется и что хочется, а в установленное время и чего дают»), но внизу работала столовая, где в придачу к комплексному обеду, обладая знакомствами или представительной внешностью, можно было выклянчить чашку остывшего кофе и рюмочку коньяка.
Они так и поступили. Правда, благодаря усилиям одной Вероники,—Станейка признался, что в таких заведениях у него нет связей: не популярен, мол, некогда с приятелями за рюмочкой сиживать.
— Некогда... Понимаю: работа, работа и еще раз работа, — сказала Вероника, усмотрев в его ответе легкий упрек себе. — Мы, простые смертные, таких людей называем мучениками науки. Но справедливо ли это? Можно только позавидовать человеку, который жертвует личной жизнью, своим счастьем ради общества и все-таки способен чувствовать себя счастливым.
— Я ничем не жертвую, товарищ Суопене. Просто работаю и живу. Работа — это моя жизнь, мое счастье. Вот и все.
Она глянула на него исподлобья, не поверив в искренность сказанного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145