— Любовь — вечная тема для художников всех жанров,—ожил универсальный критик Микас Кебла, когда дружно опорожнили рюмки за здоровье радушных хозяев, а Суопису отдельно еще пожелали творческих удач, вспомнив по случаю и мать Вероники, зажарившую «чудо — не ведарай» и после путешествия из деревни отдыхающую на кухне.— Увы, многие обходят эту тему, затрагивая ее лишь постольку, поскольку нужно оживить произведение. А ведь это огромная, многогранная проблема, достойная самого пристального изучения!
— Тебе надо было поднять этот вопрос, когда здесь сидел наш уважаемый товарищ Тялкша,— серьезно заметил Вайзбунас, ладонью левой руки теребя бородку, но к его реплике отнеслись как к шутке.
— Я не говорю, давайте передвинем на второй план прочие темы — производственные, общественные, политические (воспитание патриотизма советского человека, его гражданской сознательности было и остается главной задачей социалистического искусства), однако, понимая, сколь важную роль играет любовь в жизни индивидуума (а отсюда — и общества), мы должны признать, что покамест она у нас на правах бедной побирушки, хотя на деле ее место — в храме искусства рядом с другими столь же значительными объектами изучения художника.
— Вообще-то литовское искусство звучит неплохо, его ценят как у нас в стране, так и за границей, можно было бы выжать из себя и побольше, но мешает определенная ограниченность, связанная со «страхом глубины», если так можно выразиться, — дополнил Вайзбунас— Возьмем хотя бы литературу. Написано немало и неплохих книг, квалифицированно, толково, но таких, чтоб потрясли, если так можно выразиться, нет, не наблюдается. Новый роман, скажете, который сами авторы назвали психологическим? Да, нельзя не признать, сделан значительный скачок в сторону изучения внутреннего мира человека, определенный, так сказать, импульс, напомнивший писателям о забытом за последнее десятилетие, хотя и давно существующем в литературе. Но это произведения более или менее камерного плана, некоторые из них отдают заимствованиями с Запада (сетования об отчуждении человека), а главные проблемы нашей жизни иногда обойдены стороной, выпячиваются второстепенные, третьестепенные вопросы. Скажите, как можно глубоко раскрыть духовный мир героя, если автор помещает его в искусственную среду?
— Вот именно! — авторитетно вставил Кебла, с 1адко улыбаясь малиновыми губами.— Наш герой не можс1 жигь без черного литовского хлеба, без любви к земле своих отцов, без дум о ее будущем, разумеется, а писатель подсовывает ему воздушные французские булочки и, усадив в кафе, убеждает его, что надо на все наплевать. Литературным импортом пахнет, товарищи, эти книги написаны с оглядкой на разные теории (хоть в Литве побуду Кафкой или Камю), а не на человека, который живет среди нас.— И, сделав многозначительную паузу, рубанул: — А эго происходит потому, что наши писатели суют нос куда им не следует. Вот, скажем, хотя бы Гужас. По своему социальному происхождению — абсолютно городской человек. Написал немало прекрасных книг, изобра-
жающих рабочий класс, а сейчас лезет в колхозную деревню. Или Рамунайтис. Родился и вырос в местечке, а начинает зондировать большой город. Нет, такая беготня по чужим дворам ничего путного не даст. Если вы желаете создать что-нибудь серьезное, держитесь за свою тему, изображайте хорошо уже с детства знакомую вам среду.
— Рамунайтис давно себя рекламирует как родоначальника нового течения,— отозвался Негр.— До него, дескать, не было психологического романа в литовской литературе, а про внутренний монолог и говорить нечего.
— Вайжгантас о таких течениях как-то выразился: намочился под себя и кричит: течение! — сказал Нору-тис, вежливо извинившись перед женщинами, что точности ради он вынужден изменить хорошему тону.
— Нам нужны не пророки, а книги, как можно больше хороших книг, — вырвался из груди Вайзбуна-са вздох гражданской озабоченности.—А продуктивность писателя между тем, так сказать, низка, каждая рукопись нового произведения — настоящий праздник для издательства, если можно так выразиться.
— Вы читали роман Скардиса? — неожиданно задал ему вопрос Скирмонис. — Я слышал, эта книга как раз из таких, каких желаете нашему читателю вы с товарищем Кеблой...
Вайзбунас поправил галстук, отодвинул чуть левее свою тарелку, потрогал рюмку — у него вдруг появилось много занятий. Потом зачесались бакенбарды и так прошиб пот, что понадобился платок, который он отыскал не сразу.
— Видите, как тут точнее выразиться...—наконец-то решился он. — И читал и не читал. Как в том анекдоте про зайца, который вышиб окно в туалете лесных зверей — и я, и не я. Редактору недостаточно раз прочитать рукопись, первое впечатление может быть ошибочным. Многое зависит от настроения и всего прочего, если можно так выразиться. Пока редактируем, мы перемалываем текст десять раз, а я только разок прошелся глазами. Любопытная книга. Проблемная, волнующая, острая, талантливо написанная, если можно
1 Юозас Тумас-Вайжгантас (1869 —1933) — литовский прозаик эпохи национально-освободительного движения.
так выразиться. Я за нее. Так и сказал товарищу Дичгхетрису. Но кое-где автор слишком много себе позволяет. Есть такие углы...
— И из-за этих углов, конечно, ты побежал к Дичпетрису с рукописью? — съязвил Негр, воспользовавшись затянувшейся паузой.
— Нет, не побежал, уважаемый Альбинас, а просто-напросто пошел. Посоветоваться, согласовать. Когда возникают вопросительные знаки, мы всегда советуемся и согласовываем. Таков порядок, и не только в нашем издательстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145