Лоб покрыт испариной. Жарко, но он не нарушит этикет, вдолбленный в свое время Вероникой: не снимет пиджак при женщине, да еще в публичном месте.
Пока Уне говорит, он сидит, словно гипсовый бюст. Лицо бесстрастно, взгляд погас; а может, это толстые стекла очков вводят в заблуждение?
— Если не верите, у меня письменное доказательство — ее письмо. Двухнедельной давности, когда она уезжала в гости к родителям.
— Письмо?!
— Да-да... Вот оно, берите.
— Письмо? — Гипсовый бюст краснеет до синевы, с удивлением и испугом смотрит на протянутый конверт. Наконец соблазн окончательно убедиться побеждает самоуважение. Раскрывает двумя пальцами, словно какой-то грязный предмет, и ничего не говорящим взглядом пробегает текст.— Хм... М-да... Но как же вы, простите, чужую переписку?..
— Это письмо, посланное моему мужу. Письмо вашей жены. Я возвращаю вам его, товарищ Суопис.
— Мне? Почему мне, если оно послано вашему мужу?
Уне поворачивается, чувствуя, как в щеки хлынул жар. Он, глядя в сторону, швыряет ей на колени конверт. Пренебрежительный, а может, презрительный жест обидевшегося человека.
— Ах, я и сама понимаю: бестактно...—Уне прижимает влажный платок к горящим щекам. — Никогда не думала, что могла бы так поступить... Знаю, вы вправе меня презирать... Но все так неожиданно навалилось! Оглушило, раздавило... Смерть не может быть страшнее...
Суопис встает, оправляет пиджак, подтягивает узел галстука.
— Я вас понимаю, товарищ Скирмонене. Сожалею, что так случилось.
— Сожалеете?! — почти кричит Уне, возмущенная поразительной сдержанностью Суописа. — Можно подумать, что мы говорим о чем угодно, только не о вашей жене.
— Виноват, я не понял, что вы хотели этим сказать?
— Ничего! Совершенно ничего, товарищ Суопис, раз уж вы не поняли. Послушайте, уважаемый, неужели вам не кажется, что следует что-то делать? Что-то предпринять?..
— Делать? А что?
— Что? Да поговорите со своей женой. Убедите ее, взывайте к совести. И вообще... Она же не ребенок, должна понять...
— Простите, товарищ Скирмонене, позвольте нам с женой свои дела решать самим. М-да-а...
— Это уже не только ваши с ней дела, уважаемый.
— Само собой разумеется, товарищ Скирмонене. Если все обстоит именно так, как вы себе представили. А вообще... почему не может случиться, что вы слишком трагично отнеслись ко всему этому? Слишком поспешные, продиктованные эмоциями выводы, так сказать... Насколько я знаю свою жену, она вряд ли позволила себе больше, чем невинный флирт. А если ваш муж влюблен, как он вам признался, то разве стоит из-за этого поднимать всемирный скандал?
Уне тоже встает со скамьи. Сочащееся сквозь листву солнце бьет прямо в глаза. На лице Суописа тоже играют запутанные тени.
— Очень жаль. — В голосе Уне горечь и разочарование. — А я-то думала, что вы любите свою жену.
— Это уж наше с ней дело, товарищ Скирмонене,—серьезно, подчеркивая каждое слово, говорит Суопис—Мое и Вероники. Вы сказали, надо что-то делать. М-да-а, согласен. Но это «что-то», на мой взгляд, должно быть не что иное, как наши совместные усилия не давать пищи для сплетен. Поэтому я смею советовать вам, товарищ Скирмонене, не делать из своих догадок историй. Зачем мутить воду, которую обычно приходится потом выпивать самим? Все-таки честь семьи, человеческое достоинство... Кроме того, подобный шум повредил бы престижу художника. Общество считает нас одухотворенными существами, ну и пусть, давайте не будем разрушать эти иллюзии, товарищ Скирмонене.
Накануне решили поехать на природу. Однако сегодня с самого утра все не так, как должно быть. Прежде всего это ошеломляющее признание Скирмониса. Едва вошла в квартиру, вернувшись со свидания, как раздался телефонный звонок: Суопис. Будет обедать дома. Поездка на природу откладывается: им нужно спокойно поговорить в домашней обстановке.
— О чем же будем говорить? — спрашивает Вероника с деланной иронией, когда они уже успели пообедать, а Гинтас, одаренный целыми тремя рублями, мчится вниз по лестнице к приятелям. — В жизни не видела тебя, Робертас, таким кислым. Что же случилось? Неужели оправдались мои прогнозы: Негр пустил в ход свой язычище?
Суопис отодвигается от стола вместе со стулом. Минутку молча смотрит на Веронику, на лице которой сияет беззаботная улыбка. Потом, сняв очки и занявшись чисткой стекол, говорит:
— Сегодня перед обедом у меня был весьма неприятный разговор со Скирмонене.
— Вот так так! — Вероника чувствует, что заливается краской, однако усилием воли тут же берет себя в руки.—Так что же она тебе сказала, эта скульп-торша, если не секрет?
— Она показала мне письмо, которое ты от родителей послала Скирмонису.
— Письмо? Даже письмо! — Вероника разражается смехом. — А что же было интересного в том письме, если мадам решила познакомить с его содержанием посторонних лиц?
— Не читал. Бросил взгляд и вернул. Знаешь, что я не считаю приличным копаться в чужих секретах.
— Ох, еще бы нет, ты корректен, Роби, но в этом случае мог бы и нарушить свои принципы.— Вероника с сожалением качает головой. — Мы со Скирмонисом изредка обмениваемся письмами. Никакой это не секрет, я как-то тебе уже об этом говорила.
— Мне? — Суопис удивлен. — Что-то не припоминаю...
— Да неужели? Как-то вечером ужинали в ресторане и зашел разговор. Странно, что ты забыл. Видно, был рассеян, мой милый, если не запомнилось. Нехорошо. Муж не должен дремать, когда жена признается, что состоит в переписке с чужим мужчиной. — На губах Вероники играет озорная улыбка, хотя глаза выдают внутреннее напряжение, которого, кстати, Суопис не замечает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145