— Я вас слушаю, товарищ Скирмонис.
— Отвечаешь, как в армии, уважаемый! Ладно, развесь уши. С весны уже меня тошнит от этих разговоров, а теперь даже блевать хочется. Старая история, черт возьми, начал было и забывать ее, но вот зашел ты в мастерскую, и опять двадцать пять: Стундисы с Градовскими все еще маются в коммуналке с четырьмя или пятью квадратными метрами «жизненного пространства» на каждого, и нет никаких перспектив получить новую крышу в этом году, как было обещано... Помнишь?
— Еще бы не помнить, маэстро! Сожалею, что тогда доставил вам хлопот, но мы все были тогда будто пораженные громом. Можете себе представить, чтоб с вами такое... Звонят оттуда: явитесь завтра за ордерами. А когда явились, говорят, что выдача ордеров по определенным причинам приостановлена, просьба вернуться в очередь и вооружиться терпением, как все смертные. Мы с Градовским были уже недалеко от той грани, когда человек ищет веревку. Понимаете, когда услышали накануне эту веселую весть, поддали как следует... обе семьи вскладчину, так что наша беда после этого выглядела еще драматичнее.
— Будет урок, что нельзя справлять крестины, пока не родился младенец. Так вот... Хорошо вас тогда обвели. Мне и то показалось, будто меня оплевали средь белого дня на главной улице города. Когда ты ушел, схватил я трубку и — в соответствующее ведомство. Там не пожелали говорить откровенно, но из меканья я выудил, что мой собеседник, глава ведомства, здесь ни при чем, Градовский со Стундисом вычеркнуты из списка соответственно указаниям свыше. Тогда я, ни минуты не медля, потопал еще выше, к уважаемому товарищу Тялкше. Как же, говорю, это получается? Дано выше указание таким-то гражданам выделить квартиры в порядке исключения для восстановления справедливости, а они эти указания — в мусорную корзину. Полное неуважение к авторитету ру-
ководящих лиц. Тялкша рассердился, потянулся за телефонной трубкой, но, увы, так и не дотянулся, объяснив, что от волнения едва не поступился своими принципами. Я спросил: какими именно? Но он только руками замахал и заявил, что раз уж то ведомство поступило неосмотрительно, то его право и обязанность («Да, да, и обязанность!») исправить свою ошибку. Тогда я опять в то ведомство. Выложил все, что услышал от Тялкши. А глава ведомства, надо признать, отличный парень. Достойный, благожелательный человек, однако... Словом, потолковали мы, как старые приятели, и он раскрыл мне тайну. Понизив голос до шепота, с опаской оглядываясь по сторонам, но все-таки раскрыл.
— Тайну? — Стундис подался всем телом к Скирмонису, плеснув на колени коньяк из полной рюмки.— Наверно, опять взятка...
Скирмонис зло рассмеялся.
— Нет, на сей раз та же старая песенка: хочешь побыстрей получить квартиру, поезжай на великие стройки.
— Не понимаю...—буркнул Стундис.
— Если у тебя нет квартиры, жми куда-нибудь в Пермь или Смоленск, и там тебя встретят с распростертыми объятиями.
— Эврика! — без энтузиазма восклицает Стундис. — Поедем и мы с Данге в Пермь.
— Выпьем! За твою поездку и всех других.
— Выпьем!
— Теперь понимаешь, как получилось? У Скардиса рот нараспашку, любит каркать, пророча своему ближнему беды и несчастья, но что касается ваших квартир, он был сто раз прав.
Стундис подпирает голову рукой, молчит, угрюмо уставясь в пол. Потом говорит с глубоким вздохом:
— Бедный наш поэт... Как стал весной чахнуть, так и вянет, будто вырванная с корнем трава.
— Скардис? Он-то ведь уже второй год бродит как пес с перешибленным хребтом. Неужто что-нибудь серьезное?
— А-а, так вы ничего...
— Видел его каких-нибудь полгода назад. Жаловался на желудок, но не делал из этого трагедии.
— Андрюс всегда был оптимистом. Но месяц назад слег. Встанет, походит немножечко по комнате постель. Положили недели на две в больницу на обследование — подозревают рак желудка.
— Что ты говоришь! Бедный Андрюс... Слишком вспыльчив был, не жил, а пылал, как вот огонь в камине. Такие люди быстрее других сгорают. — Скирмонис говорит с искренней озабоченностью, но не может заглушить в себе двоякое чувство — жалость к другу и позорное равнодушие к его судьбе. — Чем мы теперь можем ему помочь? Главная моральная поддержка, что вышел роман. Правда, те, кто читал книгу, находят немало сходства с романом Теличенаса, изданным добрых полгода назад. Критика, конечно, придерется к этим параллелям, но все растолкует, как ей удобнее: наша пресса свёрхделикатна, не лезет в частную жизнь. Ей-богу, не верится, что Теличенене могла подложить такую свинью.
На глазах Стундиса блеснули слезы.
— Его сожрала вот эта...—Актер трагическим жестом поднимает перед камином рюмку. — Если бы применял чистый продукт, еще туда-сюда, но ведь хлестал что подешевле — самогон, всякие портвейны... Я-то на своей шкуре испытал, что нет худшей отравы, чем крепленое вино. Да, алкоголь, алкоголь... Алкоголь и женщины. Не стоило ему связываться с Теличенене — она его и доконала. Женщина — как яд: пока не выпил, не понимаешь, с кем имеешь дело. Вот и получилось так: написал потрясающую книгу — слава, деньги, всеобщее признание, а все равно ничего больше не остается, как щупать желудок и грустно улыбаться: слишком поздно, слишком поздно...
— Налей, — просит Скирмонис.
Стундис дрожащей рукой наполняет рюмки.
— Да что ты понимаешь в женщинах, паренек? Есть свиньи, но есть и феи, только найти их суждено не каждому. Теличенене — свинья («...как и Вероника...»), да, в этом ты прав, такая гарпия может вогнать в инфаркт любого мужчину, кроме собственного мужа, потому что несгораемые шкафы неуязвимы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145