Что за них купишь, будь их даже у тебя куча? Машину? Очередь! Не такому лап-по, как Пуйдокас, в такую очередь протиснуться. Да если б и мог, на кой черт? К Аврааму и пешком успеется... Были бы дети... Нету, бог не дал. И правильно сделал, что не дал. Разве счастливей те, что расплодили этих ублюдков? Такое же дерьмо, как и ваш рубль. Лодыри, одно знают — на чужое добро зариться, а к родителям никакого уважения. Из города приезжают только пожрать да поваляться с девками у речки, а родители с раннего утра до ночи в поле маются. Слава господу, нам с Марцеле эти кровососы ни к чему!
— Вот бешеный старикан! — говорит Вероника, когда они, нагрузившись покупками, возвращаются в свой лагерь.
Скирмонис не возражает, но и не соглашается. Смотрит на излучину реки, где одна за другой появляются три байдарки. В каждой по парню и девушке. Молодежь... В одних купальниках. Рослые, крепкие, загорелые. И безжалостные ко всему, что отцвело, увядает и уходит из жизни. Дети солнца и ветра.
— Эй, дяденька, — кричит один, — до Аникщяй еще далеко?
«Дяденька»... Скирмонис съеживается как от пощечины.
— Выбирайте выражения! — желчно швыряет Вероника.
— Простите, мадам.
— Приносим наши извинения...
— ...И сожаления...
Девицы слишком уж сладко улыбаются, непринужденно рассевшись перед своими гребцами. Вызывающая нагота тел, взмахи рук. «Будьте здоровы, дяденьки... всего хорошего... до приятного...» Весна юности — прекрасная, ослепленная своей красотой — с бесстрастным торжеством дефилирует перед своим будущим, которое сейчас ей кажется отстоящим на тысячи лет.
— Так, — говорит Скирмонис, избегая смотреть на Веронику, — вон тот, в голубой байдарке, импозантный атлет. С него бы Геркулеса лепить.
— Хамье. Думаю, такие типы позировали Репину, когда он писал своих «Бурлаков на Волге». А эти девки... Норутис правильно сказал, что современной молодежи не хватает внутренней культуры.
«Разве их вина, что мы стареем?» Но вслух этого не говорит: зачем портить настроение Веронике, которая опять весела, не знает, что и делать от счастья, словно минуту назад и не случилось ничего неприятного? Хорошо, когда рядом такое создание, умеющее столь быстро все забывать (или притвориться забывшей) и солнечным светом радости прояснить твое помрачневшее небо. Позднее в его сознании не раз всплывет галдящая юность, пронесшаяся на байдарках вниз по течению; он вспомнит и чету Пуйдокасов, как предостережение собственному легкомыслию; из-за многого придется сокрушаться и переживать в будущем, но сейчас он снова счастлив.
После обеда они долго бродят по берегу реки. Скоро настанет вечер, красное огненное солнце сядет в окровавленную тучу, и люди, испугавшись перемены погоды, бросятся копнить сено. Коровы подоены, свиньям вывалено месиво, сами поужинаем потом. Для крестьянина главное — хозяйство. Но дождя не будет. Ни ночью, ни назавтра, ни позднее. Все это время, пока они будут предаваться любви, землю будут хлестать знойные лучи солнца, а- ночами под звездным небосводом соловьи будут тянуть нескончаемый гимн обманчивому счастью. Но он все равно скажет:
— Видишь, там два старика на лугу копошатся, пошли, Рони, поможем им копнить сено. Дождя-то не будет, но все равно пойдем поможем старикам.
И они пойдут к ним, возьмут у крестьян их орудия труда и, пока один из стариков сходит домой за другими граблями и вилами, сложат копну. А потом будут работать вечером, как одна семья; и сердце будет трепетать от умиления, потому что падающие со лба капли пота и запах сена в сырой вечерней прохладе на короткий час вернут его в отчий дом, в детство, которое он уже не тщился увидеть. И тогда, словно подтверждая чудо, два старика превратятся в его родителей, в мать и отца, и все они пойдут через дочиста
убранный луг ужинать, как это бывало много лет назад.
— Славная женушка у вас, барин...—скажет седовласый крестьянин с лицом, иссеченным удивительно мелкой сеткой морщин.
А старуха, такая же увядшая и милая, будет вторить ему, добавляя от себя ласковое слово в адрес их обоих, потому что ее сердце не меньше преисполнилось умилением и благодарностью. Ни разу они еще так вкусно не ужинали, так уютно не проводили вечер.
— Иди-ка сюда, добрая барыня Рони, моя славная женушка, иди...— хихикает он, первым взобравшись на высоченную кровать в огромной пустой горнице под образами святых на почерневших бревенчатых стенах, за которыми остался их автомобиль, потому что нельзя было отказаться от ночлега, не обидев радушных хозяев.
А на другой день «Москвич» Суописов снова помчится по просторам Литвы. Где-то на опушке леса они со зверским аппетитом уплетут скиландис Пуйдо-касов, закусывая зелеными огурцами.
Потом будет ночевка у реки на кургане. Потом покинутый жемайтийский хуторок в лесу. Какое-то озеро с болотистыми берегами, название которого они узнали только позднее. Сказочный пейзаж и миллионы комаров. Комары пили их кровь, а они — ром из выскобленных шоколадных конфет. Наливали в эти миниатюрные рюмочки и высасывали, по-детски хохоча над своей затеей.
— Где-то я читал, что одна минута смеха — эквивалент трех килограммов моркови, — сказал он.
— Если так, то за это путешествие мы съели по нескольку тонн, — подытожила она. — Примерно на столетье вперед в пересчете на среднего потребителя этого овоща на душу населения.
Зверски кусали комары. Они выкупались, натерлись какой-то мазью, снова купались, снова мазались, но подлые насекомые болотистого озера оказались сильнее их. Оставалось только одеться и уносить ноги.
Когда они проезжали какой-то бывший волостной городок, Вероника попросила остановиться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145