тот случайный визит к Суописам, их первое сближение три года назад, когда он задержался у них до полуночи, а прощаясь, долго и страстно целовал Веронику в коридоре. Пьяной она быть не могла, вряд ли за весь вечер осилила рюмки две. Он тоже не перебрал, и вот нашло же какое-то сумасбродство. Этот ее здоровила, с виду способный корчевать
пни. без долгих разговоров капитулировал перед рюмкой — отправился на боковую, оставив чужого мужа веселить свою жену. Хоть бы нагрузился как следует... Нет, просто так, притомился, дескать, да и пьется без аппетита, малость подташнивает, так что лучше пойти прилечь. Виновато улыбаясь и поглаживая кончиками пальцев поредевшую макушку, удалился в спальню, а они с Вероникой просидели несколько часов, которые пролетели как одна минута. Пирожки, что она пекла, были вкусными, взгляды — обжигающими, да и коньяк — не водичка, и он сам не почувствовал, как его ладонь очутилась на ее колене, как стал ласкать ее — обмякшую, не сопротивляющуюся,— и они, пожалуй, зашли бы далеко, если бы не подозрительные звуки за стеной, где прилег этот ее благодушный бизон.
(«— Он не любит тебя, Вероника.
— Он хороший.
— Я бы вытурил такого гостя, как вот Людас Скирмонис, если сам не догадывается уйти. Нет, взял бы его за шиворот, как шавку, и спустил с лестницы!
— Он воспитанный человек, Людитис. И деликатный.
— Деликатный? Господи боже...
— Ох, еще бы нет. Хороший и вежливый.
— Хороший... Ха! Много на свете хороших вещей, но они всего-навсего вещи... Он не любит тебя, Вероника».
Ушел взбудораженный, ошалелый, твердо решив позвонить наутро, как обещал, однако на свежую голову все показалось иным. Тогда раздался звонок. На второй или третий день. Он что-то буркнул, прикинувшись, что был пьян и ничего не помнит, попросил простить великодушно, и на этом все кончилось. Ему казалось, что кончилось. А на самом деле каждый раз, увидев ее (правда, это случалось довольно-таки редко), он чувствовал, что невозвратно потерял что-то; в душе веяло осенней грустью, неосуществленными мечтами, до слез было жалко себя, и он поспешно запирался в своей мастерской, чтобы яростной работой восстановить душевное равновесие.
— Вторая неделя, как мы встречаемся почти каждое утро, — переводит он разговор.
— Я смени па школу.
— Да? -Да.
— Но сейчас вам далеко на работу.
— До центра добираюсь на автобусе, а оттуда, как видите, на своих двоих.
— На изящных двоих. — Он даже рот разинул — до того неожиданно сорвалось это с языка!
Смех. Приглушенный, воркующий смех из-за воротника под пантеру. И без того небольшие глаза сомкнулись, как два цветка перед наступлением ночи, только узкие щелки — отточенные лезвия — обжигали пламенем, в котором азартно отплясывали польку бесенята.
— Спасибо, Людас. Вы, кажется, не изменились: такой же остроумный, полный приятных неожиданностей. Я рада. Жаль, что тогда мы как-то отдалились. Но никогда не поздно... Почему бы нам не дружить... семьями?.. Конечно, если это для вас не обременительно. О вашей Уне я слышала много хорошего, мы бы нашли с ней общий язык. Мой Робертас тоже прелестный человек, надо только узнать его поближе, сами убедитесь. Не отказывайте, ради бога, Людас, приходите в следующую субботу вместе с женой на ведарай1. Нет, что вы, какой там банкет! Приедет из деревни мама, привезет свеженины, а мы ее съедим. Может, будет кто-нибудь из общих знакомых. Клянусь вам, скучать не придется. Придете?
Отводит взгляд от этих бесенят, отплясывающих азартную польку, исследует выщербленные плиты тротуара. На ведарай? Деревня... Что ж, приятная, даже волнующая перспектива на часок-другой перенести деревню в город, вернуться туда, откуда много лет назад ушел. Но в следующую субботу — вряд ли... Конечно, очень бы хотелось... благодарен, но в последнее время форсирует одну работу, даже день седьмой не отдыхает.
Вероника огорченно кусает губу.
— Мы можем на неделю, на две отложить... Напишу родителям... Только пообещайте, что придете.
Скирмонис, сам не понимая, какого черта упорствует, качает головой: нет, нет, ради него не стоит откладывать, все равно он не может обещать твердо.
Ведарай — национальное литовское блюдо.
Занят и еще раз занят. Злосчастная профессия у художника. Нормальный человек пять дней в неделю работает, два проводит, как ему нравится, а мы вкалываем без передышки по нескольку месяцев, пока не завершим то, что начали. Выдумал какой-то дурак вдохновение. Вот и пользуемся им, пока не выдохнемся.
— Я понимаю, Людас, — соглашается Вероника, похоронив тяжелый вздох в высоко вздымающейся груди.— Моего Робертаса тоже не тронь, когда находит вдохновение. Но мы, женщины, народ терпеливый, умеем ждать. Ждать и надеяться. И я, уважаемый Людас, верю, что однажды вы кончите это свое грандиозное произведение и найдете время...
— Ну конечно, Вероника! Пожалуй, даже раньше, чем вы думаете, могу выкинуть штуку: поймаю вашего любезного муженька где-нибудь на улице и — веди гостя поужинать, товарищ Суопис!
— Это было бы замечательно, Людас! Я буду ждать. — Она изящно протягивает ладошку, слегка приподнимает, когда он берет ее (намек на поцелуй), но он притворяется, что не понял. — Вы слышали, что я сказала: буду ждать!
— Обязательно, Вероника. Как только управлюсь с работами. Мне всегда приятно вас видеть.
— И мне вас, Людас. Особенно вас.
— Я рад. Что ж, до свидания, Веро...
— ...Веролина...
— ?!
— Веролина. Забыли уже? Это вы так переиначили мое имя в тот вечер. Три года назад. Видите, как хорошо я все помню.
— Просто удивительно.
— И мне удивительно. Увы, это факт.
— Увы? Почему «увы»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145