— В мыслях у меня этого не было. Ах, простите, товарищ доцент, если обидела вас!.. Вот противный характер! Мне часто говорят, что я люблю оскорблять других. А на деле этого нет, поверьте, мне не хочется обижать людей. Я не злая, просто говорю, что думаю, вот в чем мое горе.
— Довольно исчерпывающая автохарактеристика. А говорите, что себя не знаете. — Суопис мягко улыбается, сожалея о том, что позволил себе повысить голос. Нехорошо получилось. И, конечно, не к лицу педагогу. — У меня не было причин обижаться, успокойтесь. Кстати, почему вы считаете, что я несчастлив?
— В том смысле, как вы представляете себе счастье, быть может, и счастливы...
— Представляю?.. Откуда вы знаете, как я его себе представляю?
— Только что сами сказали: «Если я чувствую себя счастливым, значит, я счастлив. Счастье подчас может быть обманчивым, но все равно я испытываю это доброе, сладостное чувство...» Испытываете... Когда же? Лишь до тех пор, пока вы слепы и глухи к действительности. А что же потом, когда выяснится, что вы были счастливы ценой самообмана? Душевная катастрофа ! Нет, настоящее счастье — это такое, которого я не стыдилась бы и став несчастной, а вспоминала бы с нежной грустью, как солнечный пейзаж минувшей осени.
— Это уже софистика, милая Инга, — говорит Суопис, оплатив счет и заказав еще по чашке кофе, потому что очень уж не хочется вставать из-за стола и уходить.— Прошу вас, оперируйте понятиями, принятыми в нашем обществе. Счастье — это счастье, как бы его ни объясняли, иного счастья не придумаешь. Как и несчастья. Не может быть настоящего или ненастоящего несчастья.
Инга молчит. Губы ее упрямо сжаты, глаза глядят куда-то под стол, руки, как у примерной ученицы, аккуратно лежат на столе, все еще уставленном грязной посудой.
— Ну как? Победил? — спрашивает Суопис, охваченный приподнятым настроением.
— Нет,—говорит она, виновато улыбаясь. — Быть может, вы и правы, но пока давайте останемся каждый при своем мнении.
— Ну и упрямая же вы, уважаемая...— Суопис немного обижен, что она не считается с его авторитетом, но его не может не восхищать прямота и самостоятельность мышления девушки.—Кстати, упрямство не порок. Должен признаться, милая Инга, если сегодня я то, что я есть, то большей частью благодаря упрямству. Талант... Да, необходим для художника. Зародыш, так сказать. Но без труда грош ему цена. А труд, в свою очередь, без упрямства — тоже... Эту истину я усвоил еще в институте, студентом. И должен признаться, если быть справедливым, что в этом больше всего «виновата» моя жена. Большое счастье, милая Инга, иметь рядом с собой человека, который тебя понимает, умеет трезво оценить твои возможности, толково советует, как их использовать. Могу утверждать, что в этом отношении я счастлив. Моя жена именно такая женщина. Вам, разумеется, трудно судить, насколько справедливы мои слова, но если б вы знали Веронику...
Суопис замолкает. Нет, слов ему хватило бы — когда он говорит о Веронике, его всегда охватывает вдохновение, — но уста закрывает странная улыбка на лице Инги. И в тот же самый миг раздаются слова, словно грохот грома при вспышке молнии:
— Я знаю ее, товарищ доцент. Видела уже со второго курса. Знаете, студенты народ любопытный, особенно девчонки. А в прошлом году мы столкнулись с ней лицом к лицу. В канун Иванова дня, у меня на родине. — Замолкает, по-видимому в ожидании реакции Суописа, но, поскольку тот сидит поджав губы, длинными толстыми пальцами вращая кофейную чашку, она продолжает: — Не могу сказать, что мы познакомились поближе, просто представился случай добрых полчаса наблюдать за ней со стороны, а этого ведь достаточно, чтобы как-то узнать человека. Умеет держаться на людях. При других обстоятельствах наверняка бы мне понравилась, но в такой ситуации... Знай она, что я ее помню, вдобавок — я ваша студентка... Право, незавидное положение...
Суопис откинулся на стуле, будто схлопотав кулаком под челюсть. Мысли с дьявольской скоростью несутся по лабиринтам мозга. «В канун Иванова дня, у меня на родине... В прошлом году». Июнь семидесятого... Не так давно Негр-Вильпишюс, как следует поднабравшись, остановил его на улице и бросил в лицо: «Только что распрощался со старым приятелем с берегов озера Лукстас. Просил передать привет Веронике. От кого? Скажи ей: очень приятный человек из той же компании, в которой Вероника вместе со столпом литовской скульптуры праздновала Иванов день, и все ей будет ясно...» Клеветники!.. Вероника предупредила, что Негр может начать шантажировать. Будь Суопис погорячей по натуре, схватил бы его за грудки, но теперь только побледнел и, послав Негру презрительную улыбку, повернулся к нему спиной.
Суопису показалось — бесконечно долго тянется тишина. Весь ресторан замер, разинув рты, с ножами и вилками в руках. Все вокруг движется — люди, предметы,—но без звука. И в этой звенящей тишине всплывает мысль. Нет, не мысль даже, а страстное желание спросить у Инги... Спросить, уточнить, выяснить. До конца! Желание узнать правду. Но другое чувство, более сильное, берет верх. А вдруг все это правда? Придется делать какие-то выводы, унижающие Веронику, себя, нарушить привычный ритм душевного пульса. Суопис не желает углубляться в это чувство, анализировать его — самокопанье чуждо ему, — поэтому не понимает, что это страх. Страх и самолюбие. Он знает только, что он оскорблен, мучительно оскорблен, и ничего больше. Как эта дура девчонка посмела!.. Но перед тем как отреагировать, он всегда нажимает на таинственную кнопку, которая включает специальный экран, соответственно уменьшающий все в размере, — если его охватывает бешенство, после миллионной доли секунды, когда срабатывает это устройство, он может о себе сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145