— Вот, будьте любезны прочитать эти несколько листков, которые я только что положил перед вашим троном.
Модестас Тялкша поморщился, на его щеках, которые сегодня какие-то прохладно серые, словно обтянуты искусственной кожей, проступили голубые пятна. «Перед троном... Ну и выражение! Какие нахальные манеры, какой тон! Этот лепщик, по-видимому, забыл, куда пришел! Идите к чертовой матери со своими рукописями, я не служитель музея. Надо знать свое место, товарищ Скирмонис, да, да, свое место. Среди подобных себе вы, может, и великан, но здесь, в этом кабинете, рядовой гражданин, как и все прочие посетители».
Однако эти слова Тялкша не произносит вслух. И письмо Стундиса не отодвигает в сторону, хотя и поднял было руку, чтобы это сделать. «Меня... касается меня... этот документ касается меня... Какая ерунда!» Тялкшу охватило любопытство, однако он без труда устоял бы перед ним, если б не другое, ужасно неприятное чувство, которое он тут же узнает. — это страх. Пробежал взглядом первую страничку, вторую, нашел конец и, вернувшись к началу, уже внимательно читает все до конца.
— Ничего не понимаю, — бормочет, почесывая пальцем макушку. — Какой-то бред полоумного. Этого человека надо в сумасшедший дом отправить, а вы отнимаете у меня время.
— В сумасшедший дом, говорите? — Скирмонис окидывает Тялкшу долгим тяжелым взглядом, в котором больше изучающего любопытства, чем возмущения. — Ваше предложение нереально. Неужели из письма не ясно, что этого человека нет в живых — он покончил с собой!
Тялкша откинулся на стуле, замахал руками перед собой.
— Покончил с собой? Человек, который мог написать такое письмо?! Вы шутите, товарищ Скирмонис, но советую этого не делать: я не артист и могу не понять шуток.
Скирмонис приподнимается с места, протягивает длинную мускулистую руку к Тялкше, словно собираясь схватить его за глотку, берет со стола письмо Стундиса и снова опускается в кресло.
— Мы говорим не о поступке этого бедного артиста, — отвечает он, вызывающе откинувшись и забросив ногу на ногу. — Покончил он с собой или остался в живых — это дело второстепенное. Гораздо важнее, что он дошел до такого психического состояния, которое, судя по письму, и впрямь нельзя назвать нормальным. Причины? Нет, нет, товарищ Тялкша, оставим его нервную систему в стороне... Мы говорим о нормальном человеке, который и остался бы таким, если б не объективные причины, если б не это «что-то», из-за чего он получил психическую травму и был подвигнут на самоубийство. Жена виновата, скажете? Сосед Градовский? Наконец, он сам, Стундис, потому что женщины обычно не изменяют мужьям, которые умеют овладеть их сердцем. Да, согласен — все трое виноваты. Однако, внимательнее приглядевшись, увидим, что и мы с вами, товарищ Тялкша, отнюдь не невинные ангелочки. Прежде всего буду говорить о себе. Может показаться — я сделал все, стараясь пробить для Градовских, а тем самым и для Стундисов квартиру. Не удалось. Один наш с вами знакомый, желая помочь людям, оказавшимся в бедственном положении, уступил им часть своей квартиры. Я этого, увы, не сделал. Виноват! И вы тоже, товарищ Тялкша. Мы оба не сделали этого, не исполнили человеческого долга. Оба! — Скирмонис на несколько мгновений замолкает, насмешливо уставившись на Тялкшу, который сидит, подавшись всем телом вперед, с таким выражением лица, словно перед ним редкое ископаемое, к которому надо внимательно приглядеться, потому что больше не представится случая. — Вы вправе усомниться, что переселение в другую квартиру — я имею в виду своевременное переселение — спасло бы Стундиса. Не знаю, не могу сказать ни «да», ни «нет», но одно ясно: мы с вами должны были сделать все, что можно было сделать, чтобы помочь человеку, Модестас Тялкша разевает рот и снова закрывает, разевает и закрывает. Наконец ему удается найти нужное слово:
— Так что ж? По-вашему, я должен был уступить часть квартиры какому-то комедианту с бумкающей черепушкой?
— Нет, никто от вас не требовал такого самопожертвования, достаточно было выполнить обещание, которое вы дали года полтора назад Градовским, и все. Увы... Вы удивлены, вы не понимаете, о каком обещании идет речь, товарищ Тялкша? Что ж, могу напомнить. Все подряд не стоит, но кое-что можно. Надеюсь, вам прекрасно известно, что год назад Градовским был выписан ордер? Оставалось только совершить последние формальности и перебираться: Градовским — в новую квартиру, Стундисам — благоустроиться в старой. А что случилось на самом деле? И почему так случилось? Да потому, что вы, пустив в ход свою вычислительную машину, пришли к недвусмысленному выводу: эти две квартиры значат немногое, но если я дам указание выделить их вышеупомянутым гражданам, одному товарищу, прибывшему издалека с семьей, придется застрять в очереди. А если говорить конкретнее, то предназначавшийся Гра-довскому ордер достался какой-то пронырливой женщине, раньше заведовавшей в колхозе клубом-читальней, которая, еще не согрев ног в Вильнюсе, с помощью раньше обосновавшихся здесь знакомых сумела устроиться за прилавком гастронома, а потом перетащить все свое семейство. А может, я ошибаюсь, может, я все это выдумал, товарищ Тялкша?
Ответ раздался не сраз^. Модестас Тялкша сидит, все так же подавшись телом вперед, но в налитых кровью глазах уже не удивление, не испуганное любопытство, а ожидание какой-то страшной, неизбежной развязки, последствий которой он еще сам не осознает. Лицо серое, невыразительное, словно кто-то натянул на него темный нейлоновый чулок. Наконец губы приоткрылись, появились десны, язык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145