Высокие посты пускай занимают те, кто к ним стремится, а мне оставьте одно — любовь! Я люблю, я счастлива и больше ничего не хочу!
— Ура-а-а! — крикнул Андрианас; его глаза сверкали от восхищения, и он сразу нажал пять клавиш.
Тялкша повернулся было на стуле к сыну, чтоб прикрикнуть на него, но Эляна снова сказала:
— А если и случится когда-нибудь то, что ты пророчишь — моей и Кястаса любви настанет конец, — я все равно успею получить от жизни больше тех, которые дряхлеют, так и не узнав настоящей любви. Любить! Хоть один день, хоть час, хоть минуту, но любить по-настоящему! Да, папа, даже одна минута любви — огромное счастье. Огромное! Так что значит, скажи, папа, если однажды нашу любовь постигнет смерть? Ведь в жизни все умирает!
— Я же говорю, что она сумасшедшая! — воскликнула Мария Тялкшене.
Тялкша сидел, съежившись на стуле. Андрианас время от времени тихонько дзинькал пальцем по клавише, и от этого идиотского дзиньканья Тялкшу охватила такая ярость, что он съездил бы сыну по физиономии, но у него не было сил встать. «За часовщика... часовщик... часы... часики... да, да, детки, будут часики... Тик-так, тик-так, тик-так... А потом стоп, машина. Все — лопнула пружина. Но ей, Леночке, все равно будет хорошо: взяла свое, пока любовные часы еще ходили... Тик-так, тик-так, тик-так...»
Как сквозь вату донесся далекий голос жены:
— Оставишь ты наконец в покое пианино!.. Тялкша вздрогнул, словно только этот вопль жены
и был нужен, чтобы сошло оцепенение и в сознание снова вернулась ясность, — так проясняется вид за окном, со стекла которого стерли росу. Он поднял голову и обвел взглядом комнату, на несколько мгновений останавливаясь на каждом из членов семьи. Ему стало легко оттого, что Андрианас больше не дзинькает по клавишам, и Эляна уже не снует по комнате, а спокойно стоит у окна, повернувшись спиной, и он не видит пугающе упрямого выражения ее лица.
— Так вот, Марысенька, какие у нас дети. Вырастили. Имеем. Да, да, имеем...—с болью сказал он жене, бессильно упавшей в кресло.—Кажется, старались, как могли, все делали, чтобы безупречно выполнить родительский долг, так сказать, а результат? Стыдно самим посмотреть и другим показать. Думали, хоть из Эляны выйдет человек, что поделаешь, раз Андрианас пошел не туда, куда следовало сыну таких родителей... Не кривляйся, о тебе говорю, твой отец говорит, а не директор цирка, поросенок ты нели-занный. Вста-а-ать!
Андрианас поерзал на стуле, пригасив в глазах насмешку, которая всегда выводила Тялкшу из себя, и неохотно встал. Медленно, стараясь не уронить достоинства, давая всем понять, что так поступаешь лишь потому, что в эту секунду его желание совпало с родительской волей.
— Послушай, папа, — неожиданно вмешалась Эля-на, словно обнаружив наконец решающий, никакими мотивами не опровергаемый аргумент.—Я могла принести ребенка, и теперь наш разговор был бы короче. Или сказать, что жду. Но я так не поступила, потому что ложь мне противна.
— Молча-а-ать! — рявкнул Тялкша, вскакивая со стула. — Твоя очередь, дура несчастная, еще придет, теперь я говорю с другим таким же ослом, твоим братцем. Двадцатишестилетний мужчина, а чего добился, каково его место в жизни? Мог кончить университет... Прекрасные перспективы на будущее для молодого способного человека. А что он сделал, поросенок нелизанный? Поучился два года на юридическом и плюнул. На честь родителей, на свое будущее, на долг советского юноши... Да, да, на долг советского юноши. Ни малейшей ответственности ни перед кем. Ему лучше, видите ли, ошиваться в редакции, срамить отца, пописывая дурацкие стишки, какую-то аполитичную окрошку без заглавных букв и знаков препинания. Поэт! Не поэзия, а каракули безграмотных мракобесов Чего плечами пожимаешь? Может, скажешь, не было у тебя возможности получить образование, чтоб стать сыном, достойным своего отца? Может, не создали мы с матерью условий? Ну?
— Создали, не могу пожаловаться, что не создали,—ответил Андрианас, топчась у пианино, как нашаливший и гордящийся этим мальчишка.— Но почему вы у меня не спросили, хочу ли я этих условий? Подхалимства учителей, этих оскорбительных привилегий, за которые мне бывало стыдно перед своими друзьями.
— Стыдно? Чего стыдно? Меня, родного отца? — Тялкша помолчал, ослепленный снова вспыхнувшей перед глазами молнией. — Ты понимаешь, что говоришь?
— Прости, отец, если я слишком резко выразился. Не скрою, бывали такие минуты, когда я завидовал своим приятелям из обычных семей, что я не на их месте.
— Постеснялся бы! — закричала Мария Тялкшене.
— Успокойся, мама, я только хотел сказать, что человеку свойственно чувство справедливости. И еще: сомневаюсь, способствует ли усиленное питание нормальному развитию растущего организма. Жизнь — это бег с препятствиями; по правилам игры каждый должен прыгать через барьеры, значит, и я, если хочу честно добраться до финиша» Й вообще, лучше бы вы, старики, поменьше хвастались, что создали для своих детей рай. Молодежи нужны не льготы, не милостыня, а свободные руки, чтоб самим преодолевать трудности. А ты, отец, с первого же класса начал отнимать у нас с Эляной эту возможность...
— Я? Как? Каким образом ? —пробормотал Тялкша.
Андрианас пожал плечами и ничего не ответил. Мария Тялкшене застонала, от ее семипудового веса заскрипели пружины кресла.
— Вот те и благодарность... вот те и благодарность детей... отцу, матушке за то, что растили, на руках носили, ночей не спали...
— Он сам не знает, что говорит. — Тялкша жестко глянул на сына.— Хорошо тебе болтать о трудностях, требовать их, когда их уже нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145