..мне кажется, на мой взгляд, по моему мнению...»), а на их место прорываются категорические утверждения и вообще-то не характерная творчеству Скардиса экспрессия (зеленеем, горим, пылаем, цветем, шлем!!!). Этот этап— первый месяц уборки урожая — остряки приятели нарекли «фазой цепной реакции». В следующую тридца-тидневку нос Скардиса синеет до самых корней, щеки в определенных случаях (скажем, после первых рюмок) идут пятнами цвета денатурата, а энергия настолько убывает, что едва ли в состоянии вращать одно завалящее динамо. Встретив знакомого, он уже не зеленеет и не сияет, а шумно втягивает воздух, повернув к знакомому свой лиловый хобот, и говорит без обиняков: «Деньгами пахнет», или (это зависит от настроения и характера встреченного приятеля): «Моя душа тоскует по бескорыстной дружбе». Бойкие языки назвали этот критический период именно «месяцем бескорыстной дружбы». А в последнюю тридцати-дневку косовицы бедняга Андрюс окончательно сбивается с ног, как бурас Донелайтиса в страдную пору. Правда, у него еще хватает сил патрулировать улицу и, наткнувшись на знакомого, произнести одну из своих сакраментальных фраз, но редко удается кого-либо поймать, потому что приятели стали куда проворнее его самого. И тогда не остается ничего другого, как идти к ним домой или на работу («Будь человеком, одолжи пару рублей...») и открыть в записной книжке список кредиторов. Но это, надо сказать (повторим за Негром), весьма неверный способ, вдобавок унижающий достоинство человека-товарища-друга, потому что записные книжки, как правило, где-то теряются, и кредитор, дабы уберечь должника от угрызений совести, обычно выпроваживает его в дверь лишь с добрыми пожеланиями вместо трешки в ладо-
ни. Да, паскудный, дьявольски паскудный последний месяц косовицы. Титанические силы нужны, чтобы выдержать его до конца.
А Скардис — человек с ограниченными физическими и психическими возможностями. И вот пропахшая лекарствами палата, приглушенные звуки, белый и только белый цвет. Таблетки, капли, уколы. Граммы и миллиграммы, хотя так недавно принимал килограммами... Да, уж никто так не надругается над человеком, как он сам над собой. Самый презренный субъект на шаре земном. Бесформенная протоплазма, медуза, блевотина. Гнилая тряпка! Дерьмо! Бррр! Скардис охвачен неимоверным омерзением к самому себе. Раскаяние в высшей степени: сейчас впряжемся, будем работать, и ни капли в рот. Действительно, этим этапом, который сам Скардис называет «очищением души», кончается цикл разгула и начинается «сев» (тоже термин Скардиса) — шестнадцать часов за письменным столом, в основном по ночам; период выплаты долгов, духовного усовершенствования и накопления материальных ценностей; верблюд снова отращивает горб, который три месяца спустя опять потеряет в долгом путешествии через пустыню, хотя в период «сева» может поклясться всеми святыми, что такое путешествие не повторится.
Входит подтянутый, бодрый, бросая из-под поредевших бровей взгляды победившего себя грешника. Серый берет кокетливо сдвинут набекрень, туфли начищены до блеска, брюки только что отутюжены — весь чистота и ухоженность, истый денди, тросточки с позолоченным набалдашником не хватает. Сразу видно: Андрюс Скардис на моральной высоте, он успешно одолел еще один этап очищения души.
— Привет, Людас,— криво улыбается, выпятив лошадиную челюсть.—Трудишься? До гебя, знаешь ли, дозвониться труднее, чем до ее величества королевы английской. Как начал с одиннадцати, так и звонил раз в четверть часа. Неповоротлив ты стал на старости лет, дружище.
— Не было меня в мастерской. Говорил ведь, сегодня у меня ярмарочный день.
— Ага. Значит, вовремя, не помешаю?
— Думаешь, скульптор работает, только когда ле-
пит? Наш механизм включен на целые сутки.— Скир-монис пожимает протянутую ладонь — влажную и холодную, как рыбина. — Пошли в комнату, кофе поставлю. Музыку послушаем.
— Мерзкая погода, — Скардис потирает озябшие руки.—Слякоть, сырость, до костей пробирает. Да еще угольный дым из труб. Просто Лондон в Вильнюсе, чтоб его черти драли, здорового человека в могилу загонит.
— Да...—Скирмонис кивает, улыбается по-дружески : таким Скардис ему нравится. — Давно не виделись, Андрюс. Мог бы и заглянуть иногда, по старой памяти.
— Да, виноват.—Губы Скардиса растягиваются в ухмылке. — Только не говори, ради бога, что скачешь от радости, меня увидев.
— Ты один из тех старых моих приятелей, которые всегда портят кровь при встрече, но проходит время, и опять хочется их видеть.
— Это звучит как похвала. Благодарю, Людас — Скардис медленным взглядом обводит мастерскую, дольше останавливается на последнем произведении, закутанном во влажную мешковину. — Ага, вот это лепишь, значит, а? Любопытно, чем сейчас удивишь мир?
— Уже вылепил, Андрюс. Завтра приходят мастера отливать. Задумал я большую вещь, но пока не хочу никому рассказывать.
— Широкий у тебя размах, дружище, широкий, кому это не известно... Долбишь и долбишь, будто дя-1ел сосну, всю мастерскую завалил, садовый домик вышел бы, если б все пустить на стройматериал.
Скирмонис терпеливо проглотил насмешку: пускай отпускает шпильки, что ему остается-то?
— Как видишь, мы счастливей писателей: в случае неудачи остается хоть сырье для стройки, а на ваших рукописях даже обеда не сваришь.
— Гипс, глина, камень. Осколки, осколки...—бормочет Скардис, следуя за Скирмонисом в комнатку.— Старому другу приятно, что тебе повезло, Людас. Я рад. Деньги, хорошая квартира, жена, которая, по-моему, еще не наставила тебе рога. Счастливчик ты, дружище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145