У камня тоже нет души, но я могу ее вдохнуть. А кто в тебя может вдохнуть душу? Суопис?
Вероника, покраснев, встает. Он тоже. Они хватают первое попавшееся такси и мчатся в Лаздинай. Сидят на заднем сиденье в полуметре друг от друга. В груди клокочет, кипит, но увы, это не теплые чувства.
Но вскоре они помирятся. А если этого и не случится, то наутро Вероника обязательно позвонит. С ласковым упреком, разбавленным незлобивой иронией, полная благородного снисхождения и надежды, что ее добрая воля будет оценена по заслугам.
Снова часы на колокольне собора. Шесть. Нет, теперь он уже не заснет. Еще один такой удар, и Уне выкатится из постели готовить завтрак, даже не подозревая, что он целый божий день проваландается в мастерской; голова будет полна всем, только не работой.
«Холодный душ, портфель под мышку. Иду! Куда? Слоняться по этой вонючей экс-мясницкой, пока не придет Вероника. Нет, перед тем будет подан завтрак. Кофе, бутерброды или два яйца всмятку. Или даже котлета. Уне изобретательная хозяйка, она уж постарается, чтобы ее Людялис ушел творить после вкусного и сытного завтрака... («Творить! Ха-ха-ха!») Усядемся друг против друга и зададим работу желудкам. Боже мой, как было бы славно, если б глаза в это время были на затылке, в спине, а то и вообще их бы не было бы!.. Ей-богу, бывают минуты, когда хочется ослепнуть! Но я вижу. Все! Не только глазами, каждой клеточкой своего тела чувствую обращенный на меня тревожный вопрошающий взгляд, слышу испуганный шепот, эти непроизнесенные слова, которые однажды все равно будут сказаны. Но теперь ее губы молчат, и я должен смотреть на эти губы, которые вскоре лицемерно поцелую, уходя в мастерскую. А потом, когда она принесет туда никому не нужный обед, я торопливо проглочу свою часть и паскудно привру, что чертовски занят, потому что, «кажется, начинаю трогаться с места, надо пользоваться редкими минутами вдохновения...». Уне одобрительно покивает — волнующее воплощение преданности и кротости — и, убрав со столика, уйдет домой, а через час раздастся условный стук в дверь, и я пойду встречать Веронику Бутылка шампанского, фрукты, пирожное (я лично на эти мерзости с кремом смотреть не могу). Мы будем
разливать пенистую жидкость по бокалам, что вымыла Уне, а потом уляжемся на диван, где только что сидела моя голубоглазая жена. Я буду стараться подавить проклятое чувство вины, и, если это не удастся, Веронике придется порядком попотеть, пока она не разбудит во мне мужчину. Чертовщина! А я еще заливаю, что нас с Уне связывает только жратва. Могу врать сколько угодно, все равно не удастся себя убедить, что несколько тысяч ночей, проведенных вместе, канули бесследно. Конечно, я не люблю ее. Не люблю и, наверно, никогда не любил. Во всяком случае, так, как в свое время Хелю. Как было бы хорошо, если б Уне однажды сказала: я всю жизнь была к тебе равнодушна, и если жила с тобой, то только по привычке; кроме того, мне нравится быть женой знаменитости и не думать о куске хлеба. Я был бы благодарен ей за такие слова. Увы... Могу сотни раз предать ее, оплевать, а она все равно простит. Простит и постарается забыть, потому что рабская любовь не сводит счетов».
15
До обеда шлялся по городу, не находя себе места. Забежал на минутку в мастерскую, в надежде, что заставит себя работать, но в голове мусор да паутина, как в его провонявшем плесенью полуподвале. Жуть какая-то. Скульптуры застыли в предсмертной агонии. Не улыбаются, не говорят, не мыслят, не проливают слез. Мертвый каменный мир, так недавно еще бурливший всеми человеческими страстями, вызывая радость и гордость у своего творца. Куча рухляди... Дрянь!
Захлопнул дверь мастерской, словно крышку гроба. Погожее сентябрьское небо, улицы, запруженные людьми и машинами. Жизнь!
— Приветик, Людас. Куда топаешь? — Бывший сокурсник. Потрепанный, общипанный, как выбравшийся из дымохода воробей. Способный был парень, но алкоголь свалил с копыт едва вылупившегося творца, и от многообещающей личности остались покрасневшие с похмелья глаза да раздражение при встречах со «счастливчиками».
«Сейчас попросит рубль на портвейн...»
Нет, на сей раз ему рубль не нужен. Нету, но не нужен: выклянчит у другого. Куда приятнее бутылки спиртованной отравы поиздеваться над классиком литовской скульптуры. Итак:
— Куда топаешь, мсье Роден, спрашиваю? Может, зайдем кофейку выпьем? Если не брезгуешь такой компанией.
— Почему бы нет? Охотно посижу минутку. Тусклые с похмелья глаза моргают, лицо идиотски
ухмыляется: не ждал такого ответа.
Они заходят в первое попавшееся кафе. По чашечке кофе, по пирожному, графинчик коньяка. Хватит! Убийственно скучен лепет полупьяного попрошайки. Будь здоров, приятель, дела ждут. А дел-то никаких. Точнее говоря, дел миллионы, но тошнит от одной мысли о них.
Снова улица, люди, обмен словами со случайными знакомыми. Можно зайти в кино или во Дворец выставок — до свидания с Вероникой масса времени, — но и там та же сводящая с ума скука. Чертовщина какая-то!
Задумавшись, едва не сшибает с ног старика в темно-синей шляпе и с бородкой клинышком. Виноват, простите. Черт возьми, до чего же узка становится улица, когда идешь, повесив нос...
Томас Диенис!
Минутку смотрят друг на друга, растерявшись, и робко улыбаются. Вот так встреча! На самой оживленной улице, перед самой живописной площадью города. Словно сговорились...
— Разве не странное совпадение, друг мой? — ликует Диенис. — Иду вот и думаю: после обеда будет немного свободного времени — ни заседания, ни собрания, — почему бы не заглянуть к маэстро Скирмо-нису, поглазеть, как рождается новое произведение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145